Так, когда пост и воюет против наших врагов, и освобождает нас от рабства страстей, и возвращает на свободу, то какого еще большаго надобно тебе доказательства его дружбы к нашему роду? И Моисей, и Илия, сии столпы ветхозаветных Пророков, хотя знамениты и велики были по другим добродетелям, и имели великое дерзновение, однакож, когда хотели приступить к Богу и беседовать с Ним, сколько это возможно человеку, — прибегали к посту и на его руках возносились к Богу. Поэтому и Бог, лишь только создал человека, тотчас отдал его на руки посту, ему поручил его спасение, как нежной матери и наилучшему наставнику. Ибо заповедь: от всякаго дерева в раю ты будешь есть: от дерева познания добра и зла, не ешь от него (Быт. 2, 16,17) — есть род поста. Если же пост необходим в раю, то гораздо более вне рая; если лекарство полезно прежде раны, то гораздо более после раны; если оружие было нужно нам еще до начала войны со страстями, то гораздо более необходимо споборничество поста по открытии такой брани со стороны страстей и демонов. Если бы Адам послушал повеления Божия, то не услышал бы приговора: земля еси, и в землю отыдеши (Быт. 3,19). Но как не послушал он того повеления, так за это постигли его смерть и заботы, и горести, и печали, и жизнь, тягостнейшая всякой смерти; за это терния и волчцы; за это труды и болезни, и полная скорбей жизнь.

Видел ты, как Бог гневается, когда презирают пост? Узнай же, как Он радуется, когда чтут пост. За пренебрежение поста Он наказал преступника смертию, напротив, за уважение к посту избавлял от смерти. И чтобы показать тебе силу поста, Бог дал ему власть, после уже приговора, по отправлении на казнь, брать ведомых на смерть с самой средины пути и возвращать к жизни. И это сделал пост не с двумя или тремя, или двадцатью человеками, но даже с целым народом. Тогда как великий и дивный город Ниневитян лежал уже на коленах, склонил голову к самой пропасти и готов был принять направленный сверху удар, — пост, как некая свыше слетевшая сила, исторг его из самых врат смерти и возвратил к жизни. Бог поста и воздержания требует от нас не просто для того только, чтобы мы пребывали в неядении, но для того, чтобы, удаляясь от житейских дел, употребляли все свободное от них время на занятия духовныя. Если бы мы устрояли жизнь свою внимательно и всякую свободную минуту посвящали духовным занятиям, если бы и пищу принимали только для удовлетворения потребности, и всю жизнь провождали в добрых делах, то не было бы нам нужды и в пособии от поста. Но так как человеческая природа нерадива и расположена к невоздержанию и роскоши, поэтому человеколюбивый Господь как любящий Отец и изобрел для нас врачевство в посте, дабы отвлечь нас от удовольствий и обратить от забот житейских к делам духовным.

Кто вкушает пищу и не может поститься до вечера, тот пусть подаст обильнейшую милостыню, пусть творит усердныя молитвы, пусть оказывает напряженную ревность к слушанию слова Божия; здесь нисколько не препятствует нам телесная слабость; пусть примиряется с врагами, пусть изгоняет из души своей всякое памятозлобие. Если он будет исполнять это, то совершит истинный пост, такой, какого именно и требует от нас Господь. Ибо и самое воздержание от пищи Он заповедует для того, чтобы мы обуздывали вожделения плоти, делали ее послушною в исполнении заповедей. Пост смиряет тело и обуздывает безпорядочныя вожделения; напротив, душу просветляет, окрыляет, делает легкою и парящею горе. Чтобы нам, и совершив подвиг поста, не лишиться венца за него, поучимся, как и каким способом должно производить это дело. И фарисей тот постился, но после этого поста вышел из храма лишенным плодов поста. Мытарь не постился, и непостившийся упредил постившагося, чтобы ты знал, что нет никакой пользы от поста, если ему не сопутствует все прочее. Если же пост угрожает такою опасностию незнающим, как надобно поститься; то изучим законы поста, чтобы нам не течь безвестно (1 Кор. 9,26), не бить воздуха, не сражаться с тению. Пост есть лекарство; но лекарство, хотя бы и тысячу раз было полезно, часто бывает безполезным для того, кто не знает, как им пользоваться. Нужно знать и то, в какое время должно принимать его, и количество самаго лекарства, и телосложение того, кто принимает, и свойство страны, и время года, и приличный род пищи и многое другое; и если одно что-нибудь будет оставлено без внимания, то повредит всему прочему, о чем сказано. Если же для нас нужна такая точность, когда надобно лечить тело: тем более необходимо со всею строгостию разбирать и рассматривать все, когда лечим душу и врачуем помыслы.

Честь поста составляет не воздержание от пищи, но удаление от грехов, так что кто ограничивает пост только воздержанием от пищи, тот более всего безчестит его. Ты постишься? Докажи мне это своими делами. Какими, говоришь, делами? Если увидишь нищаго, подай милостыню; если увидишь врага, примирись; если увидишь своего друга счастливым, не завидуй; если увидишь красивую женщину, пройди мимо. Пусть постятся не одни уста, но и зрение, и слух, и ноги, и руки, и все члены нашего тела. Пусть постятся руки, пребывая чистыми от хищения и любостяжания. Пусть постятся ноги, перестав ходить на беззаконыя зрелища. Пусть постятся глаза, приучаясь не устремляться на благообразныя лица и не засматриваться на чужую красоту. Зрение есть пища очей: если она противозаконна и запрещена, то вредит посту и разрушает спасение души; если же законна и дозволена, то украшает пост. Всего нелепее было бы в рассуждении яств воздерживаться и от позволенной пищи; а глазами пожирать и то, что запрещено. Ты не ешь мяса? Не вкушай же и глазами нескромности. Пусть постится и слух; а пост слуха в том, чтобы не принимать злословия и клеветы: да не приимеши, говорит, слуха суетна (Исх. 21,1). Пусть и язык постится от сквернословия и ругательства. Что за польза, когда мы воздерживаемся от птиц и рыб, а братьев угрызаем и снедаем? Злословящий снедает тело братнее, угрызает плоть ближняго.

Св. Иоанн Златоуст

№ 3(27)-2006

Бог дал человеку самое ценное нравственное чувство — совесть. СОВЕСТЬ — это голос Бога, звучащий в нас помимо нашего желания. Поскольку человек — создание Божие, то нет на Земле разумного индивидуума, которого бы совсем не безпокоила совесть. Но в постоянном жизненном круговороте и ненасытном стремлении охватить как можно больше благ на Земле мы перестаем слышать этот спасительный голос и отторгаем себя от Творца, от животворящей силы Господней.

Обычно на вопрос: «Для чего живешь», отвечают: «Чтобы жить». Но разумный человек должен осознавать свою принадлежность Богу, без которого он не может испытывать ни подлинной радости от настоящего, ни светлых надежд на будущее.

Живя без Бога, мы утрачиваем полноту жизни, безуспешно стараемся заполнить образовавшуюся пустоту деньгами, властью, роскошью. И грешим, грешим, ожидая от жизни только радости. «Как все, так и я», — твердим мы, пытаясь оправдать этим свою бездуховность. Но, как сказал старец Адриан Югский, «в аду места достанет». Только ад наступает у многих значительно раньше — в виде бед, потерь и болезней.

Святой Феофан Затворник напоминает: «Господь продляет или сокращает наши дни, судя по тому, можно ли ожидать от нас какого добра или нет. Ждет от нас Господь плода покаяния год, ждет другой и третий, а потом, видя, что от нас нет ничего доброго, предает нас вначале в руки болезни, а не покаявшегося затем и к смерти».

Грешный мир и его удовольствия так заманчивы, а путь без Бога так привычен, что мысль о покаянии застигает нас врасплох. Какое еще покаяние: я честный человек! Однако быть честным — достаточно, чтобы не попасть на скамью подсудимых, но этого безконечно мало, чтобы прийти к Богу. Мы живем без омовения души да еще пытаемся быть здоровыми и благополучными. Болезнь — это не только загрязнение нашего организма. Это и следствие нашего «душевного смога», экологического бедствия нашей души. Происходит духовная «интоксикация» нашей личности. И потому мы не можем быть излечены только одними лекарствами, без целительной Божьей благодати, которая даруется нам в покаянии и причастии.

Священник Алексей Грачев (врач по образованию) писал: «Когда пришла болезнь — для семьи настало время покаяния. Она побуждает усилить нашу духовную жизнь. «Но как я пойду на исповедь, если не верую?» — спросит иной. Таким старец Силуан советует: «Скажи: Господи, если Ты есть, то просвяти меня, и я послужу Тебе всем сердцем и душою. И за такую смиренную мысль и готовность послужить Богу Господь непременно просвятит». Наше спасение — в руках Господа. Господь смотрит на исповеди в сердце кающегося, соизмеряя, осознал ли он необходимость выжечь из себя грех и вывести свое сердце из духоты и мерзости греховной. Если этого нет, то и самый святой батюшка не поможет. Закон Божий гласит, что нельзя на исповеди скрывать свои грехи — это их удваивает. Нет грехов непрощеных, есть грехи нераскаянные. Разрешается (прощается) только грех исповеданный, поэтому их необходимо припомнить все и не стыдиться открывать свои душевные раны. Св. Иоанн Златоуст учил: «Как рана телесная исцеляется только тогда, когда показана будет врачу, — утаиваемая же от него все большую и большую приносит человеку заразу, в конце же концов — смерть; так и грехи, утаиваемые на исповеди, и тело, и душу умерщвляют и радость творят дьяволу».

В таинстве покаяния исцеляются духовные болезни, притупляющие совесть, ум и сердце; человеческая воля сливается с волей Божеской, что как бы рождает нас заново. Под воздействием духовной силы оздоровится и наше тело.

Известны случаи, когда одна исповедь безследно излечивала тяжелейшие психические заболевания, против которых безсильны были все медицинские средства.

Во все времена для сохранения здоровья и душевного равновесия человек обуздывал свой желудок. Но если он никогда не менял своих привычек в питании, ему трудно представить себе состояние, которое можно испытать, соблюдая пост.

Еще в IV в. св. Иоанн Златоуст заметил, что толстое чрево не родит тонкого смысла.

В XIX в. декабрист Г. С. Батеньков, заключенный в одиночную камеру, попросил, чтобы ему давали только вегетарианскую пищу. Просидев двадцать лет в Петропавловской крепости, он выглядел в возрасте семидесяти лет поразительно свежим и молодым.

Воины Александра Македонского получали суточную пищу в протянутую горсть. Святая Русь всегда была верна постам. И тем не менее, Русь славилась богатырями не меньшей силы, чем у других народов. Еда требует почти таких же затрат нервной энергии, как и работа. И христиане замечали, что одна лишь мясная пища человеку дает плотное и крепкое тело, густоту и волнение в крови, а душе — воинствующий характер, тупость и раздражительность, которые располагают к болезням.

У тех, кто злоупотребляет питанием, здоровье уходит по нисходящей: насыщение, пресыщение, отвращение, болезнь.

Когда постоянно пресыщается тело, остается обделенной душа. Тогда все становится пустым и ненужным. Душа успокаивается только с Богом, через молитву и пост. Это два крыла, которые поднимают нас к высоте духовной.

Можно понять, почему враг спасения человеческого пытался соблазнить Иисуса Христа на грех, как всякого человека, предлагая превратить камни в хлебы и не мучить себя голодом. Спаситель же сказал в ответ, что не хлебом единым жив человек.

Пост — это особое служение Богу. И самое древнее, совершенное и безболезненное средство очищения и лечения организма. Замена скоромной пищи на постную (однодневные посты в среду и пятницу каждую неделю) сдерживает сгущение крови, очищает и дает отдых пищеварительным органам и приятно разнообразит пищу. С этим взглядом врачевателей с древнейших времен согласны и современные медики. Кроме того, как писал св. Иоанн Кронштадтский, пост — хороший духовный учитель. Он скоро дает понять постящемуся: всякому человеку нужно очень немного пищи и пития, и вообще мы жадны и едим и пьем гораздо больше того, что требует наша природа. Пост высвечивает все немощи нашей души, все ее слабости, недостатки, грехи и страсти.

В святоотеческой литературе пост расценивается как великая сила. Он помогает противиться искушению, способствует трезвенности и целомудрию. Пост — мир в домах, попечитель девства, путь к покаянию. Пост — матерь здравия, наставник юности, украшение старости. Он делает человека умеренным, волевым, стыдливым, сдержанным в словах. Пост возводит на небеса нашу молитву. Хорошо исполненный пост приобщает нас к Божественному свету.

Все, что мы употребляем в пищу, — дар человеку от Бога. Через еду дается и забирается благодать, человек, молящийся перед едой, насыщает пищу Божьим всемогуществом, и в этом случае она дает силу и спокойствие. Если же мы добываем пищу неправедным путем и едим с думами о плохом, вслед обязательно придут слабость, раздражение, суетность и болезни.

Во время постов, а в Великий особенно, полагается соблюдать супружескую неприкосновенность, только по взаимному согласию, что приносит большую пользу для души, семейных взаимоотношений и для здоровья. Святые отцы учили также соблюдать духовный и умственный пост. Правило умственного поста говорит: не ищи власти и господства, а если имеешь их, то смотри на них, как на служение, и каждый раз, когда приходится без пользы для ближних заявлять о своем превосходстве, нужно отдавать себе отчет, что поступаешь низко.

Правила умственного поста предписывают не искать знаний без пользы для ближнего и для дела Божия. То есть необходимо подчинять умственную деятельность нравственным требованиям, а не заниматься праздным умствованием.

Истинный пост — это всякое удаление от зла. Это и воздержание языка, и подавление в себе гнева, злословия, лжи и т. п.

Святые же, презирающие плоть и умерщвляющие ее безпрестанным воздержанием и постом, бдением, трудами, молитвою непрестанною, обезсмертили и душу, и плоть свою. Наши тела, много и сластно питаемые, издают смрад по смерти, а иногда и при жизни, а тела Святых благоухают и цветут как при жизни, так и по смерти. Удивительное дело — мы, созидая, разрушаем свое тело, а они, разрушая, созидали.

О пользе воздержания в пище свидетельствуют и современные исследования. Американский ученый Д. Кричевский в эксперименте с крысами кормил одну группу без ограничений, вторую ограничивал в питании на 40%. В первой группе после введения всем зверькам канцерогена из 24 заболело раком 14 животных, во второй — не заболело ни одно.

Американский геронтолог Рой Уолфорд после эксперимента с мышами, где были группы с полным и половинным количеством пищи, заметил, что мыши, которые получали пищи вдвое меньше, прожили вдвое больше. После этих результатов Рой Уолфорд урезал калорийность своего рациона на две трети. Сейчас ученому 70 лет, и он полон сил и здоровья.

Сомневающимся Святой Феофан Затворник писал: «Пост представляется мрачным, пока не вступают в поприще его: но начни и увидишь, что это свет после ночи, свобода после уз, льгота после тягостной жизни».

Владимир Огарков, врач

№ 3(27)-2006

Было когда-то Министерство народного просвещения – и просвещало младые поколения, давало им вместе с науками тепло отеческого наставления и отеческой веры, напитывало родным духом и расчищало отечественные родники с живой водой. Вероятно, это просвещение не было идеальным и не было полным, но по направленности, по задачам оно было верным – помочь наполниться своим и родным настолько, чтобы вместе с физическим возрастанием без болезненных наростов шло возрастание духовное, т.е. заложить прежде в личность национальный камертон, а уж затем пускать ее в море знаний.

Сейчас у нас Министерство образования, сохранившее свою вывеску еще с советских времен. Как бы не скрывающее своей цели преобразовать, перестроить, переоснастить поступающие в его распоряжение души на принятую стандартную колодку. При коммунизме это была идеологическая колодка, и привела она к такому уродливому явлению, как «образованщина», которое в конце концов и привело прежнюю государственную систему к трагическим последствиям. Теперь эта колодка рыночная. При коммунизме почва не отвергалась окончательно, хотя использовался только верхний ее слой; теперь и почва, традиция, вековое народное бытие подвергаются тотальной и безжалостной обработке, чтобы не повторить ошибок коммунизма, когда из них чудом принялась прорастать, казалось бы, окончательно вбитая в прошлое тысячелетняя Россия.

В этом и суть навязанных нам реформ: выдернуть, как морковку, современную Россию из России глубинной, придать ей товарный вид и поставить за прилавок.

«Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!» — воскликнул Пушкин, слушая Арину Родионовну. Он-то воскликнул, и восклицание это дошло до нас, но как важно, чтобы в школе оно прозвучало с той же интонацией, искренностью, радостью и удивлением, с какими было произнесено поэтом. Сохранились записи Ф.М. Достоевского при пересечении им пограничной станции по пути в Европу, имеющие отношение к тогдашнему образованному классу. Достоевский размышляет: «Как еще не переродились мы окончательно в европейцев?.. Ведь не няньки же и мамки наши уберегли нас от перерождения. Ведь грустно и смешно в самом деле подумать, что не было бы Арины Родионовны, няньки Пушкина, так, может быть, не было б у нас Пушкина. Ведь это вздор? Неужели же не вздор? Вот теперь много русских людей везут воспитываться во Францию; ну что, если туда увезли какого-нибудь другого Пушкина – там у него не будет ни Арины Родионовны, ни русской речи с колыбели? А уж Пушкин ли не русский был человек! Ведь это пророк и провозвестник. Неужели же в самом деле есть какое-то химическое соединение человеческого духа с родной землей, что оторваться от нее ни за что нельзя; и хоть и оторвешься, так все-таки назад воротишься».

Прошло полтора столетия, и слова Федора Михайловича «хоть и оторвешься, так все-таки назад воротишься» потеряли свой утвердительный смысл. Возвращаются изредка и ныне, но возвращаются с заграничными паспортами, как послы чужих порядков, для того, чтобы и в России отрывать от России.

Образование наше строится по принципу взаимоисключающих и взаимопоглощающих лучей, один из которых традиция, остатки традиции, «это я», и второй – агрессивная инновация, «это моя пустота». Казалось бы, образование – слуга двух господ, однако симпатий своих оно не скрывает и все решительней дает понять «старой закваске», что права ее на молодое поколение подходят к концу. И вот уже в школьных программах напротив одного ряда другой, несовместимый с первым и приготовленный для его замещения: напротив Пушкина - свой Пушкин, к примеру, Бродский, напротив Есенина – Высоцкий, напротив Достоевского – Сорокин, напротив Толстого с «Войной и миром» – свой Толстой, к примеру, Войнович с «Чонкиным», напротив Белинского – Ерофеев... Я говорю «к примеру», потому что имена второго ряда могут меняться, но ни в коем случае не меняется сама его духовная составляющая. Фигуры эти, разумеется, могут быть в литературном процессе, и они там есть, но зачем же их включать в рацион материнского молока, ибо школьное образование и есть материнское молоко, продолжающее необходимое кормление с пеленок, и если оно не отвечает этому назначению и этому составу, если оно превращено в молоко хищной волчицы – так чего же тогда и ждать?!

Рука вершителей образования поднимается уже и на «Евгения Онегина», и на «Героя нашего времени», и на «Тараса Бульбу». Стандарты по литературе все больше и больше теснят Пушкина, Тютчева, Фета, Некрасова, Блока, Есенина, выброшены «Конек-Горбунок» Ершова, «Аленький цветочек» Аксакова, «Снегурочка» А.Толстого, не стало Кольцова, прежних народных былин и сказок. Подмены, подмены, подмены... «Мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово!» — поклялась в блокадном Ленинграде Анна Ахматова, тоже теснимая теперь в школе, — и тогда действительно сохранили, потому что учились по старым учебникам.

«...возврат к национальным традициям — вот истинная новизна для нашего времени», — сказал Георгий Свиридов, но сказал, кажется, уже в пустоту, почти никто его не услышал.

Чтобы прикрыть и оправдать безграмотность, вводят тесты-угадайки; чтобы не обнаруживать хитроумных нарядов школьной экипировки, неспособной прикрыть дыры, притащили из чужих краев единый экзамен. А с родины этого изобретения, этого единого для выпускников школ и поступающих в университеты, все чаще звучат крики о беде: тамошние митрофанушки и после университетов не умеют писать и едва-едва читают по складам. Причину видят в отступлении от фундаментального образования в сторону прикладного, хотя она, конечно, глубже и кроется в самом обществе, но ведь и у нас это прикладное и непрофильное густым забором, через который трудно продраться, огораживается теперь от основного. «Зачем ума искать и ездить так далеко?» Нет ответа на эти классические вопросы, а есть задание и есть его исполнение. И еще: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа». Кто мог бы представить, что слова эти, должные говорить о величии России, могут быть применены к ее возвратному ходу, к пресмыкательству перед другими народами и государствами, которые прежде уважительно посторанивались и уступали ей дорогу!

Еще Ушинский говорил о необходимости сделать русские школы русскими. Стало быть, и в его время в этом была потребность. Сделать русские школы русскими – не значит уткнуться в русское и ничего больше не признавать, мы шире своей колыбели, и об этом прекрасно сказал Достоевский в своей пушкинской речи. Но для того чтобы принять в себя богатство мировой культуры и науки не для складирования только, а для питания и развития, материя души у русского человека должна быть русской и православной. Такими были в совершенстве своей личности Ломоносов, Менделеев и Вернадский, Пушкин и Тютчев, Толстой и Достоевский, Аксаковы и Киреевские. Русскими остались тысячи и тысячи ушедших на чужбину после гражданской войны, удивляя просвещенные страны, такие, как Франция и Германия, неповрежденностью и цельностью своих ярких талантов. «А за то, что нас Родина выгнала – мы по свету ее разнесли» — да, разнесли и души, и песни, и особенности нашего быта, и уживчивость, и говор, и веру. Там, на чужбине, созданы были и «Жизнь Арсеньева», и «Лето Господне» с «Богомольем», и многое другое, без чего нашу культуру и не представить.

И кто бы мог представить, что пройдут годы, и мы, не покидавшие Родины, будем так же тосковать о России посреди России, хвататься за нее, гонимую, искать заклинающие слова и замолкать в отчаянии. А вернувшийся на Родину в гробу Иван Сергеевич Шмелев мог бы гордиться тем, что его «Лето Господне» предложено теперь и школе, если бы... если бы школа имела один голос, одно направление, как в его детстве. Русский язык, отечественная словесность и отечественная история – когда бы оберечься этим триединством в их нераздельности, да еще с молитвой, — встали бы мы на путь спасения.

Хрестоматийные слова Тургенева о русском языке хорошо известны, мы в свою пору заучивали их наизусть, и я бы не стал их повторять, если бы не отчетливое ощущение, что именно для нашего, настоящего времени и вызрели они в полном смысловом звучании: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах своей Родины (разве мы не на пике этих сомнений и раздумий?) ты один мне поддержка и опора (разве не так?), о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?!». Не будь тебя – кажется, и дыхания уже не было бы... Как это верно и какая это живительная поддержка всех поколений русского человечества, которую не оболгать и не запретить, не спрятать и не убить, хотя и пытаются оболгать, хотя и пытаются переговорить и перекричать иными наречиями, зачернить грубостью и дикостью.

И все это было бы ничего, не опасно и никакого вреда нашему языку принести не могло бы... если бы читали... А читают все меньше. Если бы, как в чистилище, заглядывали мы в книгу безупречной чистоты и восстанавливали свое дыхание и кровообращение, свое богоданное чутье на хорошее и плохое... Чтение доброго и прекрасного, вздымающего душу, — это тоже молитва, пусть и мирская, но совсем теперь близкая к Божьей... Пушкин во имя красоты, гибкости и чуткости русского языка снял с него оскомину церковнославянского, но не вывел из храма и умел настроить свою лиру на молитвенный лад. Этот лад не покидал потом никого из наших больших мастеров, однако, требовал все той же настройки: Шмелева нельзя назвать реформатором языка, но в свое суровое время он сумел придать ему редкую, небывалую дотоле, дружественность, ласку и даже умильность – точно сам язык, пораненный во вражде и войнах, высмотрел Шмелева в каких-то дальних и укромных своих палестинах и вручил ему этот дар всегда теплого и сердечного звучания. Иван Шмелев – это Алеша Карамазов в русском литературном братстве XX века, в котором, как в романе Достоевского, были разные персонажи, — Алеша, явивший монастырскую душу всепонимания и прощения.

Воистину это волшебство: нет ничего в человеке, ни в чувствах его и мыслях, ни в самых потайных движениях души, ни во вздохе его и взгляде, которые бы наш язык не назвал. Нет решительно ничего ни в человеке, ни вовне его, перед чем бы он остановился в безсилии: нет, не могу. Он может все, длань его объемлет и малое, и большое, и для тех, кто принят им в его царство, он не инструмент, как легкомысленно полагают, а учитель и духовник, всемогущий владыка несметного богатства. Не знаю, есть ли в мире еще язык, подобный нашему; судя по почтению и удивлению, с какими относятся всюду к русской литературе, пожалуй, и нет. Мы счастливые избранники, и не хочется даже предполагать, будто мы потеряли способность понимать, что нам дано, и утратили чувствительность к красоте и силе нашего языка. Это было бы самоубийством.

Вольно или невольно, это особый разговор, мы подошли сегодня к черте, когда школа становится не частью жизни, одной из многих частей, а последней надеждой на наше национальное существование в мире. Никогда еще так не нуждалась школа в грамотном учителе – грамотном не только в своем предмете, но прежде всего и свыше всего в науке отечественного обоняния и осязания, с которых начинается гражданство. Школьное образование сегодня – это служение, и служение тяжкое до самоотвержения и креста, и кто не готов к нему, тому лучше отойти в сторонку и заняться другим делом. Сегодня еще не поздно, есть все признаки того, что и со школьных парт, и в вузовских аудиториях чают и ждут такого учителя. В последнее время мы часто вспоминаем Нижегородское ополчение, спасшее Россию в Смуту XVII века, — новая смута теперь закрадывается в нас самих, в народ наш, пришла пора вставать против нее всеми сохранившимися у нас здоровыми силами. Хватит оглядываться с опаской, что подумают о нас, хватит – надо думать о своем спасении, никто в этом жестоком мире нам его не подарит. Как говорил Достоевский: «Как только мы почувствуем себя русскими и православными, тотчас все и устроится».

Валентин РАСПУТИН
(Из выступления на XIV Рождественских образовательных чтениях)

№ 3(27)-2006

О, Россия! О, родной наш и бесконечно дорогой сердцу народ русский!

Пока ты - Христово достояние, пока ты не отрекся от родства по плоти и духу преподобному Сергию, стань и стой вовеки пред вечным чудом твоей веры и пред судом святых. Тысячу лет ты, Россия, была бедна, не блистала златом, не почитала последней целью внешнее и земное благоустройство, не ставила устроение царства земного, человеческого выше Царства Божиего. Но ты верила, что это все само собою тебе приложится, но ценила ты превыше всего только потаенного сердца человека в нетленной красе его непорочного духа. И видимо, было в жизни твоей великое чудо: и ты была и стала ловцом человеков и народов, и на тебя языцы уповали, и, верим, суд святых износил - тебе приговор хвалы! А теперь? Но разве не видим, как из-за морей проникло к нам поклонение богу чужому, как постепенно принесенная с Запада языческая погоня за миром и измерение его мерою всей жизни народа и государства стало нашим всеобщим недугом? И разве не видим, далее, как мир нанес нам, в наказание, жестокие раны? Так мстит мир за привязанность к нему, так жжет огонь за прикосновение к его пламени!..

Тысячу лет Россия была бедна и, благодатью Божией, была сильна и несокрушима. Не будем сокрушаться и скорбеть, что она была и есть, и, вероятно, долго еще будет бедна. Лишь бы богатела она в Бога богатством духа, красотой внутрь, лишь бы богатела она подвигами христиан, доблестью граждан, лишь бы она не оскудевала людьми, подобящимися преподобному Сергию, которые не продают даров духа, религиозно-нравственного устроения жизни за чечевичную похлебку мира и его одуряющих утех, его бездушных культурно-государственных сокровищ по нечестивым языческим образцам.

Священномученик Иоанн Восторгов

№ 3(27)-2006

Люди с синдромом Дауна живут среди нас. Они глядят нам в глаза, мы смотрим на них. Видим ли мы в них образ Божий? Видят ли они его в нас?

Не знаю, как меня угораздило согласиться сдать этот злополучный анализ... Пообщавшись на днях со мной, врач-генетик местной женской консультации сказала, что у меня отягощен генетический анамнез - это значит, что мой ребенок может родиться больным. «Болезнь Дауна - это очень серьезно, - сказала доктор. - Вы должны пройти обследование и в случае положительного результата делать аборт. Но у вас уже очень большой срок, так что не знаю, что мы с вами будем делать...»

Такой анализ стоит довольно дорого для провинциального городка, и работники генетической консультации своеобразно решают эту проблему: они из одной дозы реактива ухитряются сделать четыре анализа разным женщинам, и получается, что платить надо только четвертую часть стоимости. Я сдала анализ и спокойно пошла домой, плохого предчувствия не было - была уверенность, что все хорошо, просто хотела еще раз убедиться. Плохо стало через несколько дней, когда меня пригласили в консультацию и сказали, что анализ положительный, обругали за то, что поздно обратилась, и назначили дату аборта - через четыре дня. Я вышла из больницы сама не своя, держась за стену. Проходящие мимо пешеходы спрашивали, не нужна ли их помощь, но нет - мне тогда никто не мог помочь.

Я не знала, куда идти и что делать, но знала, чего ни в коем случае делать нельзя - соглашаться на аборт. Нельзя убивать своего нерожденного ребенка только за то, что ему не повезло быть здоровым. Решила домашним ничего не говорить про анализ до самых родов. Домой идти не хотелось. Побродив по городу и от души выплакавшись, стала вспоминать, у кого из моих знакомых такие дети, и вспомнила двоих. Одна из них, Женя, бухгалтер из ЖЭКа. Хотя мы мало знакомы, я решила на следующий день пойти к ней. Её дочке уже восемь лет. Я почему-то не подумала, что это неэтично - вот так вторгаться в чужую семью: было больно, и я искала обезболивающее.

Женя с дочкой и мамой жила в частном секторе, был субботний полдень, когда я пришла. Первой меня увидела дочь Жени Леночка, которая собирала яблоки возле забора, потом вышла Женя. Я сразу прямо сказала ей, с чем пришла, рассказала, как я счастлива была еще несколько дней назад , что у меня будет ребенок, как меня напугали в консультации, как неожиданно для меня все это.

- Я не вправе советовать тебе что-либо, - сказала Женя. - Мой муж ушел через год после рождения ребенка именно из-за трудностей. Он настаивал, чтобы я отдала дитя государству, после того как я категорически отказалась - ушел.

- А тебе очень трудно? - спросила я.

- Я люблю ее, эти дети, если их воспитывать с любовью, очень ласковые, очень привязаны к дому, к родным, любят природу и животных. Конечно, надо приложить много труда, чтобы ребенок получил хоть какое-то интеллектуальное развитие. Да и народ у нас невоспитанный: идешь по улице с ребенком, могут и пальцем показывать...

Она пригласила меня на чашку чая за столиком в саду, мы еще о многом говорили, потом подошла Леночка - и, скажу честно, этот ребенок меня очаровал: девочка очень старательная и добрая к окружающим, несмотря на то, что ей все дается намного труднее, чем обычным детям. «Мама, не уходи», - просила Леночка, когда Женя хотела проводить меня до калитки. Женя осталась, присела возле девочки и взяла ее за руку, Леночка обняла и поцеловала свою маму. Все. Сомнений во мне больше не было ни капли, мое решение оставить ребенка окрепло.

Роды планировались на середину декабря, и я уже сейчас назвала ребенка Андрюшей.

По соседству с одной моей подругой жила старая женщина, ее сын Витя тоже даун. Ему уже тридцать лет, он у нее пятый, самый младший ребенок.

- Трудно ли вам с ним? - спросила я.

- Как тебе сказать... Другие дети взрослеют, а эти навсегда остаются детьми, им нужна забота всю жизнь...

Значит, и мой ребенок никогда не повзрослеет... Андрюша... Мы с тобой счастливы сейчас, нам светит утреннее солнце, под ноги с нежным дуновением ветерка падают листья каштанов, ты напоминаешь о себе, легонько толкая меня ножками... Наше счастье не закончится днем родов, мы будем счастливы и тогда, когда я увижу тебя, и, обещаю, никакие трудности меня не испугают!

Я успокоилась и жила своей обычной жизнью, только иногда возникали вопросы: «За что?», «За что?» «Почему именно я?» И тогда мне встретилась прекрасная молитва святителя Московского Филарета. Там каждая строка стоит того, чтобы ее запомнить и принять как жизненный ориентир, но особенно мне тогда были важны эти слова:

«Благоговею и безмолвствую перед святою Твоею волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами…»

Да, Бог знает, что делает, кому что посылает. Я часто читала Евангелие, жития святых, молилась, думала.

Ах, Андрюша, не быть тебе воином Христовым... Таких, как ты, Бог посылает в мир, чтобы дать нам, грешным, возможность стать терпеливыми, заботливыми и сострадательными, а вам дает Свою милость, а потом Царствие Небесное.

День родов - 17 декабря. Все как у всех - боль, ожидание, усталость и еще перед первым криком малыша слова акушерки: «Поздравляем, у вас девочка!»

- Девочка? Как девочка? А где мой Андрюша?

- Бедненькая, совсем замучилась, - гладит меня по голове пожилая врач. - Через пару лет приходи за Андрюшей, когда нянька подрастет. А девочка хорошая, здоровенькая, а голос-то громкий какой!

Девочка... Я очень устала и поэтому сразу засыпаю.

Просыпаюсь вечером. Пока спала, меня перевезли в послеродовую палату. Я начинаю понимать, что случилось: были четыре пробирки с кровью, и мою пробирку случайно поменяли с кем-то. Андрюша родился у другой женщины, а может, еще не родился? Кто-то ждет здоровую девочку... Принесли моего ребенка и как-то небрежно положили рядом со мной. Я прикоснулась к ней, поцеловала - вот ты какая, дочка моя... Так неожиданно... Ты прости, так получилось, что я называла тебя Андрюшей. Я не подбирала тебе имени, но сегодня день святой великомученицы Варвары, значит, ты Варварушка. Я смотрю на тебя, а ты всем своим видом, не по-земному спокойным, устремленным внутрь, как будто отвечаешь: «Конечно же, я Варвара».

И мне захотелось молиться, не то чтобы за нее или за себя - нет, было чувство уверенности, что Бог нас не оставит. А просто благодарить Господа за все, что он нам посылает. Вскоре под окно пришел муж - радостный, весь в снегу. Он, увидев меня, стал вытягивать из пакета «драгоценности»: - Смотри, это соска, импортная! Это ползунки, сейчас будут великоваты, но я на потом купил - цвет красивый. Вот погремушка - такая только одна была в магазине! А это белый пушистый кот, если нажать на бок, он слышишь как мяукает? По размеру, наверное, сейчас больше нее будет... Что-то я забыл сказать... А, вспомнил! Денег дома больше нет! Но поверь, у меня зарплата на днях!

И я рассмеялась - так смеются после тяжелых испытаний и многих скорбей, когда уже все позади. Со мной мой простодушный добряк-муж, родные и Бог, Он всегда был со мной, я ведь не была одинокой с того злополучного момента...

«Благоговею и безмолвствую перед непостижимыми для меня Твоими судьбами...»

Как же хорошо я поступила, что никому не говорила про анализ! Все были спокойны, все спокойны и теперь, вот только где Андрюша?

Андрюша родился в этом же отделении через два дня. Его мать Юлю я узнала сразу, она была одной из тех трех женщин, с которыми я платила за анализ. Юля ждала здоровую девочку.

Роды были тяжелыми, и она все еще находилась в отдельной палате, когда пришла в себя, ей сказали, что ребенок с аномалией развития, и предложили оставить в роддоме. У нее была истерика: «Как же так! Ведь я сдавала анализ, и все было хорошо! - плакала она. - Если бы знала, то сделала бы аборт!»

Я представляла, как ей сейчас трудно, но чем я могу помочь? Имею ли я право вмешиваться? Когда выключили свет, не могла уснуть, пыталась молиться, молила Бога указать мне, что делать. Молитва была нестройная, перебивалась разными посторонними мыслями, так я и уснула. На следующий день пришла врач и сказала, что нам с дочкой можно идти домой. Я позвонила мужу, он сказал, что сможет забрать меня только в полдень, до полудня оставалось три часа… Господи, как мне поступить? Что будет, если я поговорю с ней? В самом худшем случае она меня просто проигнорирует, ну может быть, примет за ненормальную. А если не пойду, и она оставит ребенка в роддоме? Буду жалеть всю жизнь. Предстоял нелегкий разговор.

Я приоткрыла дверь палаты. Юля стояла спиной ко мне и смотрела на окно, которое все больше залипало мокрым снегом. Услышав скрип двери, обернулась. Худенькая блондинка лет тридцати, глаза запухли от слез, волосы собраны резинкой в «хвостик», на шее янтарное ожерелье (крестика не было). Она вопрошающе посмотрела на меня. Я не знала, с чего начать разговор, и сказала:

- Вы не против, если я сяду?

- Садитесь, - она указала на стул недалеко от двери.

- Не знаю, стоило ли мне приходить, - начала я, - я очень долго думала и все-таки решила зайти к вам, чтобы рассказать все, что со мной случилось, выслушайте меня, пожалуйста.

- Не волнуйтесь, я слушаю, - ответила она.

И я рассказала обо всем, с того момента, как сдала анализ, и до дня родов.

- Это вы пришли рассказать мне, как вам повезло и как у вас теперь все будет хорошо? Что ж, довольно цинично! У вас все?

- Нет. Поймите, мне намного проще и спокойнее было бы не безпокоить вас, но почему-то хотелось поделиться с вами тем, чему сама научилась за те месяцы, когда думала, что у меня будет больной ребенок. Простите, у меня ничего не получилось.

- Получилось! Я просто завидую тому, как у вас все хорошо получилось. Вы не страдали даже в самые трудные дни, а боролись, одновременно смиряясь, и даже как-то нашли себя в этом. Была бы я на вашем месте…

- На моем месте? Подумайте и ответьте честно хотя бы себе, что бы вы сделали, если бы вам сказали, что не надо портить себе жизнь, лучше избавиться от больших проблем, сделав маленькую операцию? - не удержалась я.

- Нечего лицемерить, сделала б аборт сразу.

- И убили бы своего здорового младенца, если бы были на моем месте!

На ее глазах я заметила слезы,

- Уходите! - закричала она.

- Да, уйду. И простите меня, пожалуйста, ради Бога.

- Ради Бога? За что Он дал мне такой груз? За что заставляет меня мучиться всю жизнь? Нет, останьтесь! И ответьте мне, как вы могли не потерять веру в Него, зная, что носите ребенка, который будет вам не в радость, а в наказание за непонятно какие грехи? - По милости Его, - ответила я. - Еще раз прошу прощения за то, что пришла и потревожила, и прошу вас, любите своего сыночка только за то, что Господь послал вам именно этого ребенка. Я могу поделиться с вами той молитвой, которая поддерживала меня все это время.

Я взяла на тумбочке лист бумаги и написала:

«Господи! Не знаю, чего просить у Тебя! Ты один знаешь, что мне потребно.
Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя.
Отче! Даждь рабу Твоему, чего и сам я просить не умею. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения. Только предстою пред Тобою, сердце мое отверсто. Ты зриши нужды, которых я не зрю.
Зри! - и сотвори со мною по милости Твоей. Порази и исцели, низложи и подыми меня. Благоговею и безмолвствую пред святою Твоею волею и непостижимыми для меня Твоими судьбами.
Приношу себя в жертву Тебе. Предаюсь Тебе. Нет у меня желания, кроме желания исполнить волю Твою. Научи меня молиться. Сам во мне молись. Аминь».

- Я пойду. Крепитесь.

- Да. Вам, наверное, пора.

Она держала в руках листок с молитвой.

Господи, помоги ей достойно нести нелегкий крест!

Алла Проскуровская

№ 3(27)-2006

Одно из самых чудесных богослужений в Православной Церкви - это отпевание. Глубокое впечатление может произвести на человека лицезрение усопшего, ушедшего в божественный покой.

Богослужение начинается словами, которые можно произнести только из глубины крепкой веры или напрягая все силы своего доверия к Богу, перерастая себя; перед лицом усопшего, перед гробом сказать: Благословен Бог наш! - ответственное и страшное слово. Не всякий может его сказать всем сердцем, ему придется порой бороться с собой, потому что боль, ужас не смолкают от веры. Благословен Бог наш: благословен Он за жизнь, которую прожил этот человек, но благословен Он и за смерть.

Как же можно такие слова произнести? Благословен Бог за жизнь - да! Ведь мы собраны у этого гроба не потому, что умер человек, а потому, что он жил, потому, что он в нашей жизни оставил след, потому, что он посеял в нашем сердце, в нашем уме семена, которые потом взрастут. Но как же сказать Благословен Бог перед лицом смерти? Когда Христос стоял перед лицом Своей смерти, Он сказал Своим ученикам не только слова: никто Моей жизни у меня не отнимает, Я ее свободно Сам отдаю (Ин.10,18); Он сказал и другое: если бы вы Меня по-настоящему любили, вы бы радовались за Меня, ибо Я ухожу к Своему Отцу (Ин.14,28). Мы о смерти всегда думаем как о разлуке, потому что мы думаем о себе и об усопшем, о том, что никогда больше не услышим любимого голоса, не тронем любимого тела, не погрузим свой взор в дорогие нам очи, которые открывают всю глубину человеческой души, не будем больше жить вместе с человеком той простой человеческой жизнью, которая нам так дорога, которая так драгоценна. Но мы забываем, что смерть является одновременно встречей живой души с Живым Богом. Да, уход от земли, уход от нас, хотя бы относительный, но уход с тем, чтобы стать лицом к лицу с Живым Богом, с Богом жизни, и вступить в такую полноту жизни, которая никому не доступна на земле.

И вот об этом сквозь слезы, с раздирающимся от собственной боли сердцем, мы можем радоваться за другого человека: кончено время борения, страдания, искания, он теперь в полном свете, он теперь видит то, что он искал, он теперь знает, он теперь живет - жизнь победила. И, вдохновляя нас на такие мысли, одна из первых молитв, стих из псалма, говорит нам как бы от имени усопшего: жива будет душа моя и восхвалит Тебя, Господи! (Пс.118,175). Словно из гроба нам посылает весть усопший: я жив, я вижу Бога, я вошел в вечность, я не потерял жизнь, я из временного вошел в вечное, из того, что можно у меня отнять, вошел в то, чего уже никакая сила у меня отнять не может.

И мы стоим перед этим гробом с сердцем, полным скорби, со слезами и вместе с тем таинственно сквозь боль созерцаем величественную встречу Бога и человека, момент, когда завершается весь человеческий путь, когда человек уже не на пути, а дома.

Митрополит Антоний СУРОЖСКИЙ

№ 3(27)-2006

Однажды поздним вечером в одном из домов вспыхнул пожар. Вся семья – отец, мать и дети – потрясенные происходящим, выбежали на улицу и смотрели на разгорающийся огонь. И вдруг все поняли, что среди них нет самого младшего члена семьи – пятилетнего сынишки. Скорее всего, он, испугавшись пламени и дыма, вместо того, чтобы спуститься вниз, взобрался по лестнице на самый верх. Нельзя было уже и мечтать найти его. Неожиданно открылось окно, и в нем появилось искаженное страхом лицо ребенка. Отец в отчаянии закричал: «Прыгай!» Малыш, видя перед собой только клубы дыма и языки пламени, крикнул:

– Папа, я тебя не вижу!

– Зато я тебя вижу, не бойся, прыгай сейчас же!

Мальчик, набравшись мужества, прыгнул – и оказался прямо в объятиях отца.

Именно такой веры ждет от нас Бог.