Архив номеров: 2008 год, выпуск № 3 (51)

Как можно «опровергнуть веру»

«Батюшка! А вы вправду верите во всё то, что проповедуете, или это просто работа такая?»

Когда люди, далёкие от Церкви, при знакомстве задавали мне вопросы такого типа, поначалу я реагировал на это, как на хамство: незнакомого человека безо всяких оснований подозревают в безсовестной лжи и лицемерии. Причём на мой встречный вопрос: «А вы сами что, не верите в Бога?» – все мне отвечали: «Нет, я-то, конечно, в Бога верю, но думаю, что многие священники не верят…» Потом, выслушивая высказываемые такими случайными собеседниками впечатления от знакомых им батюшек, стал понимать, что, наверное, зря злюсь. Не то чтобы я узнал много нового о духовенстве – здесь меня трудно чем-то удивить, – скорее, стал задумываться о том, какие следы наша… скажем так, снисходительность к себе оставляет в душах окружающих нас людей. «Неверующие не могут опровергнуть веры. А верующие могут – не живя по своей вере», – архиепископ Иоанн (Шаховской).

Когда я был мирянином, я изрядно согрешал осуждением священников. Причем не только за бросающиеся в глаза их грехи (не так уж много я их видел тогда), а просто мне казалось, что тот или иной батюшка «недостаточно духовен». Я был уверен, что, надев рясу, стать святым совершенно несложно, тем паче ряса обязывает. Просто не грешить, и того и гляди, духовные дарования одно за другим пойдут. Когда сам принял иерейский сан, осуждать своих собратьев – священников – стал гораздо меньше. (Правда, продолжаю осуждать архиереев, но с этим грехом придётся искать другой способ борьбы.)

Часто вспоминаю один эпизод из своего юношества. Было мне чуть меньше двадцати лет. Я гневно смотрел на отца Н., чьё поведение в алтаре мне виделось недостойным. В ответ на очередную мою «благочестивую» дерзость отец Н. сказал: «Я в твои годы был точно такой же. Потом вся эта святость куда-то подевалась. И я на тебя ещё посмотрю, когда тебе будет тридцать, а мне сорок». Я про себя вспыхнул: мол, нет уж, я таким не буду – но хватило ума промолчать. Тебе теперь за сорок, отец Н. Смотри и убеждайся в своей печальной правоте. Я хуже тебя, и я это знаю точно. Кроме всего прочего, мне не хватило бы кротости терпеть чьи-нибудь выходки и прощать так, как ты меня терпел и прощал тогда.

Лицензия на удовлетворение культовых потребностей

Поскольку мы поставили в заглавии слово «исповедь», читатель, наверное, ждёт описания сотворённых мной беззаконий. Пожалуй, герой «Декамерона» из меня не получится: всё обыденно. Господь, по милости Своей, сохранял меня от того, чтобы я имел канонические препятствия к служению у престола. Но, кроме так называемых смертных грехов, можно переполнять чашу долготерпения Божия ещё много чем… И я никому не пожелаю испытать то состояние, когда душа переполнена мерзостью сверху донизу и ты понимаешь, что стать перед престолом ты просто не можешь, не сможешь прикоснуться к Чаше с Телом и Кровью Господа, но – этой Литургии ждут твои прихожане, среди которых ты более всех недостоин этого Таинства, а именно ты и должен его совершать…

Мне известна только одна книга из мировой художественной литературы, где автор потрясающе глубоко проникает в психологию христианского священнослужителя.

Грэм Грин, роман «Сила и слава». Герой книги, не названный по имени католический священник, под угрозой расстрела совершающий служение в Мексике во время безбожной диктатуры, говорит, что один раз в жизни ему было страшно приступать к совершению мессы – в первый раз после совершённого им смертного греха (блудодеяния). Вот это важно – что только в первый раз… По тому, что я уже сказал, понятно, что, слава Богу, я не испытал ощущений грэм-гриновского героя в полной мере (но не благодаря своему благочестию – а просто не представляю, как я в таком случае смотрел бы в глаза жене и нашим маленьким детям…), тем не менее я понимаю, почему у грэм-гриновского героя этот страх не повторялся. Человек, переступая через свою совесть, делает один раз усилие, как бы ломая перегородку, в следующий раз по этому же пути легче – дорожка протоптана.

Плата за это – утрата живой, действенной веры. Когда загаженное сердце не способно на любовь Божию ответить любовью (а это бывает тогда, когда нет искреннего покаяния – предельной решимости вычистить эту грязь, чего бы это ни стоило), оно прячется от божественной любви, как Адам в Эдемском саду. Для того чтобы разумом усомниться в бытии Божием или в реальности совершаемого Таинства, нужно дойти до полного духовного безумия. Это крайний случай. Гораздо чаще вера переходит в область теоретических убеждений, которые никак не отражаются на душевных переживаниях. Страшно впасть в руки Бога Живого (Евр. 10, 31), и, поскольку нет ни покаяния, ни любви, этот страх убивает молитву: умом мы понимаем, что от Всевидящего Ока никуда не спрячешься, тем не менее начинаем «отводить глаза». Чтение молитв становится формальным. Продолжительные службы сильно утомляют именно человека немолящегося. Так что службы мы сокращаем по единственной причине: мы просто не умеем молиться. Не умеем – или не хотим.

Без молитвенного горения перед Господом священнослужение превращается в ремесло. Данная нам в рукоположении власть вязать и решить, возможность совершения Таинств силой Духа Святого, начинает восприниматься лишь как «лицензия» на определённый вид деятельности – удовлетворение культовых потребностей населения. Становясь служителями не алтаря, а бюро услуг, мы забываем об ответственности за наше поведение в глазах людей: вас же не интересуют личные качества нотариуса, к которому вы приходите за печатью на документ (а действительность совершённого таинства, так же, как и действительность поставленной печати, от степени нашего благочестия не зависит), так чего ж вы к нам, попам, придираетесь?

И наша… Хотя, собственно, почему я перешел на множественное число? Сам же постоянно объясняю прихожанам, что, исповедуясь, говорить нужно только о себе; сказать «мы грешны» гораздо легче, чем «я грешен в этом и этом»… Итак, моя грубость и невнимательность к прихожанам тоже недостаток живой веры, потому что христианская любовь к ближнему и любовь к Богу неразделимы. А вера без любви – это так бесы веруют (Иак. 2, 19)…

Сколько ещё тех душ…

Как-то меня поразила одна девушка, приехавшая в наш храм из села, расположенного километрах в двадцати от нас, поразила серьёзностью и глубиной подготовки к Таинствам исповеди и причастия. Потом я в течение года ничего о ней не слышал. Однажды, когда я совершал в том селе отпевание на дому, подошла ко мне женщина, сказала, что её дочь умирает от рака, и спросила, можно ли ей самой будет читать Псалтирь по дочери, когда та умрёт. В ходе разговора я понимаю, что знаю её дочь. Говорю: «Она же год не причащалась, надо обязательно причастить её, пока она жива!» Договорились, что за мной приедут в ближайшие день-два. Я не спросил ни их фамилии, ни адреса. И был очень расстроен, когда прошла неделя и никто из того села за мной не приехал. Потом я уехал на пару дней в другую область, взяв с собой за компанию знакомого священника, и уже там к слову вспомнилась мне девушка из села и я стал выражать гневные эмоции по поводу её матери. Мой собрат мне на это сказал: «Я бы на твоём месте поехал в то село, выяснил бы, где живёт девушка, умирающая от рака, и причастил бы её».

Я понимал, что он прав, но пожал плечами в ответ. Добираться до того села со Святыми Дарами на попутках (своего транспорта у меня нет; у моего тогдашнего собеседника, кстати, тоже), ходить по селу и у всех спрашивать, где тут девушка раком болеет?!.

Он уехал назад, а я ещё на сутки задержался в том городе. Возвращаюсь на свой приход и узнаю, что, пока меня не было, приехал этот батюшка в наш храм, взял Святые Дары, доехал до того села, где жила болящая девушка, нашёл её и причастил. Мне рассказывали потом, как она светилась, вспоминая об этом нежданном посещении. А он ещё и просил прощения у меня при встрече: мол, это он не чтобы мне досадить, а просто жалко стало человека умирающего… Брат мой, да ты ведь не только ей оказал милость великую. Ты ещё избавил меня от ответа на Страшном Суде за её душу.

…Сколько ещё тех душ, от ответа за которые меня никто не избавит?!

И ещё по поводу ответственности

Примерно за год до моего рукоположения меня благословили быть крёстным отцом моего друга. У него было сложное отношение к православию, к Церкви, решение креститься далось ему нелегко, а мои попытки делиться с ним своими религиозными переживаниями (читай – «грузить») производили скорее отрицательный эффект. Однако настал тот день, когда мы с ним приехали на приход, в котором я в то время служил псаломщиком, и накануне совершения Таинства остались ночевать в доме при церкви. Он – я видел это – внутренне метался; метался и я: а мне-то что делать? какова моя роль в жизни моего крестника? Я пытался молиться, как мог. Ища утешения, открыл Евангелие; первые строки, которые я увидел, были следующие: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного, и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас» (Мф. 23, 15).

Пробрало. Но выводов не сделал. Зачем мне это было показано, понял только спустя несколько лет. Когда увидел, какой духовный вред нанёс человеку…

О «своём кладбище»

Умер в реанимации после автокатастрофы один мой давний знакомый. Когда он оказался в больнице, мне общие с ним друзья сообщили об этом, и я, зная о его неправославных взглядах, переживал, что он может быть некрещёным. После его смерти это подозрение подтвердилось. В реанимации он лежал несколько дней в полном сознании. Я был в эти дни в том же городе, думал о том, что надо бы доехать до больницы и попытаться прорваться в реанимацию, поговорить с ним – и так и не попытался. Не успел собраться. Может быть, меня не пустили бы. А если бы и впустили, может быть, он отказался бы креститься. Может быть. Но это «может быть» мне не оправдание. Потому что шанс был.

С жуткой тоской я высказывал всё это одному из наших с ним общих знакомых и услышал в ответ: «Ты – о ком? О нём? Или о себе?» Вопрос понятен. Да, рефлексия бывает разной: часто мы под видом покаяния занимаемся саможалением. Но моя тоска всё-таки больше о нём. Я-то крещёный. И у меня теплится надежда, что по молитвам тех, кому, несмотря на моё негодяйство, удаётся меня любить, Господь не попустит мне вечной погибели, даст возможность раскаяния.

Есть, однако, вопрос, противоречащий моей надежде: если окажутся души, не нашедшие пути спасения по моей вине – отошедшие от Церкви при виде моего недостойного поведения, не получившие духовной поддержки из-за моей невнимательности и лени, заблудившиеся в результате моих ошибочных советов – как будет возможно моё спасение, если они будут в муках? Вопрос даже не в том, возможно ли оно «юридически», а как бы оно выглядело на фоне их мук? От своих друзей-медиков я услышал страшную поговорку: «У каждого хирурга своё кладбище». Так вот, священник, духовный лекарь, права на «своё кладбище» не имеет. Иначе первая могила на этом кладбище – его. Как же нам надо молиться за всех, с кем когда-либо свела нас воля Божия…

Господь тебе скажет: «Теперь давай сам»

Вскоре после своего рукоположения в священный сан я встретил на улице батюшку, которому в последние годы перед своим священством много раз исповедовался. Он поздравил меня и сказал: «Сейчас тебе легко. За тебя всё Господь делает. Так будет полгода, а потом Господь тебе скажет: “A теперь давай сам”». Я понял, что он имеет в виду. Действительно, совершенно особое состояние было в первое время после посвящения в сан. Давалась без усилий та молитва, которая недавно требовала напряжения. Какие-то искушения, которые раньше выбивали из колеи, теперь проскальзывали не задев. Настолько явственно ощущалось присутствие Силы, от чего-то защищающей, чему-то содействующей, – трудно передать представление об этом тому, кто не испытал подобного. Только вот у меня это ощущение продлилось месяца два, если не меньше. Не думаю, что именно полгода, – это некое общее правило, скорее всего, батюшка (помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего иерея Евгения) поделился собственным опытом. А почему у меня от «хождения в благодати» следа не осталось гораздо раньше, я знаю. Не надо было расслабляться на радостях. Раньше стоило мне пропустить утренние или вечерние молитвы, позволить себе увлечься чем-то трудносовместимым с духовной жизнью, «ненапряжно» провести время в безшабашной дружеской компании – изменение моего душевного состояния не в лучшую сторону не заставляло себя ждать. И надо было прилагать покаянные усилия, чтобы восстановить утраченный мир, вернуться к молитве. После рукоположения я с удивлением обнаружил, что мне легко даётся молитва, даже когда я забываю следить за собой. Нет, я не начал вытворять чего-либо несусветного, но любой воцерковлённый человек знает, что такое, когда есть духовная собранность, и чем отличается – когда её нет. А я тогда про эту собранность и думать забыл, и, несмотря на это, сила свыше удерживала моё сознание в стабильности. До поры. Однако, когда человек своим поведением упорно демонстрирует, что то, что Господь даёт ему в подарок, вовсе для него не дорого, Господь рано или поздно перестаёт давать… Тот мой крестник через месяц после крещения пришёл ко мне в слезах и сказал: «Мне никогда в жизни не было так мерзко. Я вообще не знал, что человеку может быть мерзко до такой степени». Потом ещё двое из моих знакомых, крестившихся взрослыми, через некоторое время после крещения сказали мне примерно то же самое. Вряд ли они испытали что-то из ряда вон ужасное; просто, когда в Таинстве им была дана неведомая до того чистота духа, они не поняли, что это, а когда начали её терять, почувствовали разницу. Но были и другие, кому «мерзко» не стало. Те, кто серьёзно готовился к Таинству. Те, кто понял, что семя, вложенное в их души Господом, надо взращивать. И приносить плоды.

Меня крестили во младенчестве, однако я знаю, что испытали мои знакомые, крестившиеся взрослыми, потому что ощущения тех, кто принимает крещение, и тех, кто принимает сан, отчасти сходны. Потому что и крещение, и рукоположение, и другие Таинства Церкви – это соработничество Господа и того человека, которому это Таинство преподаётся; по крайней мере, так должно быть. Но многие из нас повторяют друг за другом все те же ошибки. А нарабатывать самим то, что было получено от Господа даром и без ума растрачено, гораздо труднее, чем принять бережно, с благодарностью и сохранить. Если бы молодость знала…

Не раз спрашивали меня, не жалею ли я, что выбрал путь священника, не было ли разочарования. Нет, в самом священстве – ни на минуту, я не думаю, что подобное разочарование вообще возможно для верующего человека. Но вот в себе, в своей «профпригодности»… По прошествии нескольких лет понимаю, что с принятием сана не нужно было спешить, имело бы смысл более серьёзно подготовиться к этому служению; хотя бы просто повзрослеть.

Конечно, годы служения в сане даже у очень плохого священника умножают не только грехи, но и опыт. Если я скажу, что после рукоположения я только лишь уходил от духовной жизни, это не будет правдой. Так или иначе, Господь заставляет молиться, когда у самого на это не хватает усердия; так или иначе, когда люди обращаются за духовной помощью, приходится вместе с ними делать какие-то шаги. Но было нечто, утраченное мной в начале моего священства, что я не могу вернуть и по сей день.

Об ослёнке, ступающем по пальмам

Мне не стоит ко всем прочим грехам добавлять ещё и грех самооправдания. Нам остаётся только покаяние, и вместе с возможностью покаяния нам дана надежда. Основанием для надежды является любовь Божия, и подтверждения того, что мы не оставлены этой любовью, мы видим в своей жизни постоянно. Несмотря на наши пороки и немощи, и через нас, недостойных священников, действует Господь – подчас помимо нашей воли. Мне ещё в самом начале моего воцерковления было дано ощутить на себе явные чудеса, совершённые через священников, которых я именно в это время осуждал за настоящие либо мнимые их грехи. Некоторые случаи – внезапное чудесное исцеление, неожиданный прямой ответ на невысказанный вопрос, о котором невозможно было догадаться, – я часто вспоминаю до сих пор; вспоминаю и радуюсь тому, что у меня хватило ума не сказать об этих чудесах самим тем священникам, – я уверен, что они даже не подозревали, что мне Господь явил через них. Уже тогда я боялся ввести их этим в искушение, опасность которого потом почувствовал на своей шкуре: приписать себе то, что, как бы не глядя на наше маловерие, творит через нас Господь.

Об этом в своём очень неожиданном прочтении евангельского отрывка о Входе Господнем в Иерусалим говорит митрополит Сурожский Антоний: бедный ослёнок наверняка думал, что это перед ним постилают цветы, одежды и пальмовые ветви и ему восклицают «осанна», – он не понимал, что на нём едет Господь… Священник, слыша слова благодарности или свидетельство о результатах своего служения, если будет принимать их в свой адрес – уподобится тому ослёнку.

Греша, мы ведаем, что творим. Раб, знавший волю господина своего… и не сделавший по воле его, бит будет много (Лк. 12, 47). Дай Бог, чтобы мои грехи не превысили ту меру, за которой я буду не пригоден Господу даже в качестве ослёнка...

Тех, кто будет читать этот текст, покорнейше прошу: видя нас, нерадивых пастырей, молитесь, чтобы Господь простил нам наши грехи и помог духовному возрастанию. Осуждать, конечно, легче – но тех, кто научится не осуждать, Господь обещал не судить за их согрешения. Исповедуйте друг другу грехи и молитесь друг за друга, чтобы быть исцелёнными (Иак. 5, 16) – эти слова апостола Иакова относятся ко всем христианам, и взаимоотношения мирян и духовенства не исключение.

Каждый год, вступая во дни Великого поста, люди в храме примиряются друг с другом — совершается чин прощения. В «прощёный день» обычно собирается полный храм народа из числа тех, кто постоянно ходит в церковь, кается и достойно причащается.

В жизни каждого человека бывают искушения, неприятности, и мы не всегда достойно выходим из них: случается, кого-то обидим, даже не желая этого, или уделим недостаточно внимания и любви, не проявим должного терпения в общении с ближними. Ведь земная Церковь — это Церковь воинствующая, враг рода человеческого диавол ведёт страшную борьбу за душу каждого человека — и мирянина, и священника, потому священник просит у всего народа прощения, делает всем земной поклон и говорит: «Простите меня, братия и сестры, согрешил пред вами делом, словом, помышлением и всеми своими чувствами», и народ говорит: «Бог простит тебя, батюшка, нас прости» — и тоже делает земной поклон. Так примиряется друг с другом всё духовенство: лобызаются и, целуя крест, просят прощения: «Прости меня». — «Бог простит, прости и ты меня». Потом идут все православные, если это монастырь — то сначала все монашествующие делают друг другу земной поклон и просят прощения: «Прости меня». — «Бог тебя простит». И все в храме просят прощения друг у друга.

Для чего мы просим прощения? Для того, чтобы самим его получить. Господь дал нам молитву «Отче наш», в конце её есть такие слова: «Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим», т.е. «прости нам, Господи, грехи наши, как мы прощаем другим, кто против нас согрешил». Если мы прощаем ближнему, то и нам Господь прощает. Ведь сказано: делаешь кому-нибудь добро — себе делаешь, делаешь кому-нибудь зло — сам себе делаешь. Если ты прощаешь, то и тебе Господь простит, а если ты кого-то не прощаешь, Господь тебя тоже не простит.

Как нужно прощать и просить прощения? От сердца, искренне. И даже если ты не виноват, всегда самого себя считать виноватым во всём.

Как-то двое иноков не нашли общего языка и разошлись по кельям. Никто не считал себя виноватым. Пришло время, и надо было примириться. Пошёл один инок к другому просить прощения, а тот не открыл ему двери. Тогда он пошёл к старцу и спросил: «Отче, я пришёл просить прощения, а он меня не принимает». Старец ответил: «Виноват ты». — «В чём же виноват?» — «Ты себя оправдывал, когда шёл к нему, а его обвинял. Ты помолись Господу и в глубине своей души прости ему». И когда он так себя настроил, себя обвинил, что явился соблазном для ближнего, и пришёл к брату, тот первый упал ему в ноги и просил прощения.

Бывают случаи, когда человек так озлоблен, что находится под демоническим влиянием и не желает прощать ближнего, даже если тот просит прощения от сердца. Что можно тогда сделать? Можно что-то этому человеку подарить. И если он принимает эти подарки, — слава Богу, — он примиряется. А если он их отвергает, то лучше подарки передать через ближнего, не говоря, от кого они. Диавол видит, что у нас нет обиды на ближнего, мы ему в знак примирения подарок передаём, и отходит от него. Очень полезно поставить свечку перед иконой св. ап. Иоанна Богослова и молиться за душу обидевшегося, не желающего прощать, до тех пор, пока свеча не сгорит до конца. И конечно, каждый день хотя бы несколько поклончиков положить за него. Бог видит, что мы зла и обиды на него не имеем, и диавол видит, что мы молимся, и молитва эта отгоняет демона. Так смирением и терпением мы приобретаем душу.

Каждый христианин в течение дня постоянно имеет общение то с большим коллективом, то с маленьким. И когда это общение завершается, например, приходит конец рабочего дня, православный христианин, уходя из коллектива, говорит: «Простите меня, братия и сестры». Потому что мы в нашей речи можем случайно затронуть душу человека, обидеть, осудить, открыть чьи-то грехи, наговорить нехороших слов, подумать о ближнем плохо. И конечно, все православные в таких случаях отвечают: «Бог простит».

Почему мы должны каждый день искренне просить прощения друг у друга? Потому что это может быть для нас последний день, последняя возможность примириться с ближними: придём домой, ляжем спать и больше не проснёмся. Мало ли какие случаи бывают. Потому всегда, уходя с работы, уезжая, отходя ко сну, мы просим прощения.

Велика сила простых слов «Бог простит». Ими попаляются наши повседневные грехи. Был такой случай. Взрослые играли в карты, а девочка лет пяти лежала на печке и смотрела на них. Чистым детям нередко открывается иной мир. Она видела, как бесы стояли за спинами играющих и в своих хартиях-бумагах писали их грехи. И тут, как обычно бывает в азартных играх, началась ссора, все стали ругаться, кричать, и девочка увидела, что у бесов бумага кончилась, а грехи всё прибавлялись, так они стали писать их на своих лапах и животах. И вдруг среди ссоры один из игроков встал и говорит: «Простите меня, братия». И все хором ответили: «Бог тебя простит, нас прости». И в это время хартии бесов загорелись, загорелись и грехи, записанные на их лапах и животах. Девочка, видя это, начала смеяться. Все обратили на неё внимание, стали расспрашивать, она и рассказала, что видела и почему так сильно смеялась.

«Прости меня» — как трудно бывает произнести эти слова, но, сказанные, как легко они возвращают мир в наши души и семьи. Научимся просить прощения и прощать друг друга, к этому нас призывают Господь и Святая Церковь в Прощеное Воскресение. Простите...

Архимандрит Амвросий (Юрасов)

10 ноября 2007 года в оксфордской клинике у москвичей Дмитрия и Варвары Артамкиных родились сразу пять девочек-близняшек. Это событие широко освещалось в российских СМИ. При этом неоднократно упоминалось, что будущая мама, невзирая на угрозу для жизни, по религиозным убеждениям отказалась делать частичный аборт, на котором настаивали медики. Из-за этого некоторые журналисты предположили, что родители близнецов являются членами «ультраправой религиозной секты».

Все оказалось проще: Варя и Митя — обычные православные христиане. Варвара — учительница музыки, ее муж Дмитрий — преподаватель математики. Прежде чем они стали многодетными родителями, им пришлось пройти очень трудный путь.

«Варя всегда любила детей и очень горевала оттого, что у них с Митей своих детей не было, — рассказал отец Варвары Артамкиной, ректор Православного Свято-Тихоновского университета, настоятель московского храма святителя Николая в Кузнецах протоиерей Владимир Воробьев.— Она лечилась гормональными таблетками. Первый ребеночек у нее родился семимесячным, но во время родов у него произошло кровоизлияние в мозг, и через полтора месяца малыш умер».

Через два года Варя снова решила попробовать лечиться, опять стала принимать гормональные препараты, но беременность не наступала. Тогда врач увеличил дозу гормонов. Беременность наступила, и Варя, конечно же, очень обрадовалась. А потом врачи сделали УЗИ и увидели сначала четверых детей, а чуть позже обнаружили и пятого.

«Ничего, нужно сделать редукцию, и все будет хорошо», — сказали врачи. Митя с Варей посмотрели в Интернете, что такое редукция. Оказалось, этим словом обозначается несложная операция, когда на ранней стадии беременности специальной иглой прокалывают сердце ребенка, и ребеночек — еще очень маленький — умирает и рассасывается. Сказали, что необходимо убить троих или хотя бы двоих, чтобы остальные могли нормально родиться. Но Варя отказалась. Она сказала: «Не для того я молилась, чтобы теперь убивать своих детей». Медики говорили: «Вы сами умрете, и все ваши дети погибнут». Заставили дать подписку, что она отказывается от лечения. «Тогда, — вспоминает отец Владимир, — мы стали искать другую больницу в Москве, побывали в разных больницах, наконец, в Центре планирования семьи согласились наблюдать Варю. Но главный врач посоветовал ехать за границу, и мы ему очень благодарны.

Здесь следует сказать, что мы просили всех молиться за Митю и Варю, и множество людей в разных городах молили Бога о помощи. Это, конечно, удивительное выражение любви, и мы теперь горячо благодарим всех, кто оказал нам неоценимую духовную помощь и поддержку».

Прошло несколько недель. У Вари были сильные боли — ведь пятеро детей растут! Все время существовала угроза того, что может случиться выкидыш или начаться кровотечение.

Устроить лечение за границей оказалось очень непросто. Одна из сотрудниц Свято-Тихоновского университета, бывшая в это время в Оксфорде, узнала, что там есть клинический центр, где занимаются сложными беременностями и выхаживанием недоношенных детей. Она обратилась к профессору Лоуренсу Импи. Он сказал: «Да, мы тоже делаем обычно в таких случаях редукцию, но мы уважаем убеждения пациента и готовы взять Варвару». Тут же сообщил риск плохого исхода — 50 на 50 процентов. Но при этом добавил: «То, что в наших силах, мы постараемся сделать».

Для этого нужны были деньги. Нашлись благотворители — семья, пожелавшая остаться неназванной. И 30 августа Варя с мужем улетели в Англию.

«Варя уже сама не могла ходить, Митя ее возил на коляске. На нее даже смотреть было больно. И ей бывало страшно», — рассказывает отец Владимир.

Самое важное было — протянуть как можно дольше до родов. Ведь чем раньше родились бы дети, тем меньше вероятность того, что они выживут. Врачи говорили: если родятся в 20 недель, то, скорее всего, погибнут, в 23 — есть вероятность выжить, но маленькая, а в 25 недель уже вероятность 50 на 50. А для матери чем дольше, тем больнее и мучительнее вынашивать. Последние дни перед родами Варя жила от укола до укола.

Близняшки родились в 26 с половиной недель, на 13 недель раньше срока, родились совершенно нормальными. В Москве медики говорили, что даже если кто-то и выживет, то будет инвалидом. В Великобритании же врачи подбадривали: «Все — олл раит, все должно быть хорошо».

Так получилось, что, когда девочкам наступило время родиться, отец Владимир с супругой Ольгой Георгиевной как раз навещали Митю и Варю, которая уже лежала в больнице. «Мне нужно было уезжать, — продолжает отец Владимир.

– Варя огорчалась: ты, папа, всех своих внуков крестил, а как же эти? А в Оксфорде есть очень хороший православный священник, отец Стефан, они с матушкой Анной очень нам помогали, матушка была переводчицей в беседах с врачами. Я говорю: «Ну ничего, отец Стефан покрестит». Но девятого в одиннадцать часов вечера звонят нам из больницы, говорят, что профессор решил срочно оперировать, потому что началось кровотечение. Мы приехали, а Варю уже увезли в операционную, чтобы делать кесарево сечение. Нас провели в комнату для родственников, вышел профессор Импи еще с двумя врачами, представил их нам и сказал: «Это мои ассистенты, сейчас будем начинать операцию».

Мы пожелали им успеха и стали молиться Богу вместе с отцом Стефаном».

Муж Вари и матушка Анна были в операционной вместе с Варей. В операционной палате собралось почти 40 человек: 18 врачей (для каждого младенца своя бригада из трех человек), сбежались студенты, практиканты, просто врачи из этой большой больницы. Случай-то исключительный!

«И вот стоим мы, молимся, — рассказывает отец Владимир. — Вдруг по коридору мимо нас очень быстро, бегом, три медика везут какую-то установку, а в ней лежит сверток в фольге. Я даже не понял, что это такое, а отец Стефан говорит: «Это, кажется, наш!» Через некоторое время второй, третий, четвертый... пятый! Это везли детей в реанимационную палату. Через два часа нас пустили в реанимацию, она вся была занята пятью кювезками. Отец Стефан принес с собой святое миро, а епитрахиль я привез из Москвы. Так и покрестили наших пятерых девочек».

Назвали малышек Елизавета, Александра, Надежда, Татьяна и Варвара. Девочки родились весом от 830 до 970 граммов. Сейчас они дышат сами, их кормят уже не через вену, а молочком. Пока они находятся в двух больницах — три сестренки в Оксфорде и две в Лондоне: в оксфордской больнице нужно место для других недоношенных младенцев. Дмитрий и Варя живут в Оксфорде и стараются как можно чаще навещать детей.

«Господь послал нам людей, которые нам помогли. Всех-всех, и докторов, и друзей, мы сердечно благодарим. Сами мы ничего не просили, не планировали, — говорит отец Владимир, дедушка теперь уже 16 внуков. — Конечно, очень страшно было за Варю, ведь ей угрожала смерть. Все эти месяцы было очень тяжело. Мы с Ольгой Георгиевной радуемся мужеству детей: как они все это выдержали?»

По словам врачей, и малышки, и их мама чувствуют себя хорошо. Папа новорожденных, Дмитрий, говорит, что девочки очень похожи друг на друга, но одновременно совсем разные. На вопрос, что чувствуют теперь молодые родители, Дмитрий сказал: «Мы очень благодарны Богу и всем, кто помогал нам и молился за нас, а таких людей было очень много, знакомых и незнакомых. Наша главная надежда в том, что детки будут расти здоровыми и хорошими».

На вопрос, как они предполагают справляться с пятью малышами, будут ли брать помощников, Дмитрий ответил: «Я думаю, мы справимся силами нашей большой семьи: у меня шесть сестер и два брата, и у жены два брата и сестра, да еще тринадцать племянников».

Ксения Берг

Об этом грехе – курении – я знаю не понаслышке. Мне было десять лет, когда отец посылал меня на дальнюю буровую за окурками. Там прежде работали геологи, потом они ушли, птицы расклевали крошки хлеба, а люди искали своего. Мы тогда косили сено вдоль таёжных речек Троицко-Печорского района, а до магазина было пять–шесть дней пути, так что иных источников табака, кроме этой буровой, не было. Наберу с полведра чинариков – и обратно. Отец вытряхивал из них содержимое и крутил потом самокрутки.

Да и сам я двадцать семь лет прокурил, сотни раз бросал и начинал снова. Помню, ходил я в молодости на одном судне, было нас там пятнадцать человек – команда. Однажды на общем собрании принимаем решение: всё, оставляем дурную привычку – и полетели за борт не только сигареты, но даже спички. Через три часа слышу, гремит что-то там, мужики ищут под сланями – это такой настил в машинном отделении – мокрые, все в мазуте бычки. А ещё в рулевой колонке их много набивается. Сначала всё это делается тайно, но к концу дня самые волевые из нас не выдерживают, говорят: «Всё, пристаём к берегу, идём в сельмаг».

Наш владыка Питирим дал хороший совет, как избавиться от порока: как захочешь покурить, возьми сигарету, перекрести и прочитай молитву «Царю небесный, Утешителю». После этого можешь потерпеть – потерпи, а нет – ну что ж, закури. Как-то приехала к нам в храм издалека супружеская пара, глава семьи Николай курил двадцать лет, и я ему мимоходом передал совет владыки. Через месяц Николай сообщает: «Сам не верю: бросил». Но это было только начало. О случившемся он рассказал всем родственникам, друзьям, даже в Сибирь написал одному – самому удалённому. Так и они бросать начали, человек пятнадцать, не меньше, по его подсчётам.

Без Бога, конечно, не справиться. То есть случается изредка и такое, но здесь есть одна малоприятная закавыка. Избавившись от одного греха, человек выпускает семь худших бесов, впадает в гордыню, вот, мол, я какой. Уж лучше курить – что люди, не слишком самолюбивые, обычно и делают. Но с помощью Божией и они исцеляются. Вот Женя у нас сейчас трудится. Как пришёл в Церковь, стал стесняться порока. Как-то, перекрестившись на образ преподобного Серафима, попросил: «Батюшка, помоги». Лёг дремать и видит сон: входит старец, похожий на преподобного, ну, Евгений и к нему с той же просьбой: «Отче, помоги бросить курить», а в ответ слышит: «Помолюсь!» Месяц, другой проходит – ничего. А ведь обещал... Тут пришла пора отпуска, и Женя, сев в машину, отправился в Дивеево. При этом дал себе слово в дороге воздерживаться от табака. Сутки терпит, вторые, третьи, наконец, добрался до места. Приложился к мощам, прошёл по канавке, прочитав, как положено, сто пятьдесят раз «Богородице Дево, радуйся». И сказал себе: «Всё, бросаю», но не слишком уверенно. Подумал: «Вот вернусь на работу, а там все курят, и мне захочется». Однако не захотелось.

А ведь курение – дело страшное. Как сыктывкарский священник Иоанн Лапко невесело шутит, «Бог создал человека некурящим; если было бы иначе, то Он приделал бы нам трубу». Особенно девушкам это вредно. Ведь у мужчины семя обновляется каждые три месяца. Сто дней не покурил, не попил – и родится здоровый ребёнок. А у женщин всё иначе. Яйцеклетки ей даются на всю жизнь. И правильно сейчас Дума делает, что какие-то законы принимает, чтобы защитить здоровье людей. По себе знаю: если общество берётся за дело – это половина успеха.

Оставил я табакокурение вот при каких обстоятельствах. Году в 1987–88-м отправились мы с женой в Сочи, а там в это время началось движение: «Сочи – город некурящих». И курильщики, действительно, чувствовали себя неуютно – на пляже не задымишь, нужно специально отведённое место искать. Жена обрадовалась, просит: «Может, и ты тоже бросишь, сходи к врачу, посоветуйся». И я пошёл. Он меня выслушал, говорит: «Три дня не курите, потом на приём». В назначенное время прихожу, а он: «Вы простите, я сейчас уезжаю, давайте снова через три дня встретимся». Снова терплю, а когда иду к врачу, думаю: сейчас таблетки какие даст. Но таблеток он не дал, спрашивает: «Ты что, всю неделю не курил?» «Не курил». – «Ну, так и не начинай больше». Так я стал некурящим. Но это видимая часть этой истории. Дело в том, что я в то время потихоньку начинал воцерковляться, молитвы читал, и Бог пришёл на помощь. Ну, правда, можно добавить ещё один фактор – моё слабенькое желание избавиться от порока.

А какое это было счастье в первые месяцы – без табака обходиться. Для меня мир обновился, я стал слышать лучше, лучше видеть, начал ощущать тонкий вкус яблок и вообще фруктов. Сначала думал, наваждение какое, потом прочитал, что так всё и бывает. Стал об этом людям рассказывать. Помню, как я зашёл к чиновнику знакомому и он с большим интересом меня выслушал, кивал головой, а потом говорит: «Слушай, я бы тоже бросил. Прямо сейчас. Но, понимаешь, в чём дело, я только вчера купил шестьсот пачек “Примы”». Тогда сигареты из продажи исчезли и та же «Прима» роскошью стала. Видел недавно этого человека. В кардиологии, еле передвигается – выкурил, похоже, все шестьсот пачек и более.

Игумен Игнатий (Бакаев)

Мой старинный друг прозаик В. прожил бурную богемную жизнь. Он поменял несколько городов и даже стран, а также нескольких жен, одну из которых крепко побил из ревности плеткой, а сопернику выбил передний зуб, так что чуть было не угодил под суд, но обошлось, откупился. И, наконец, на закате дней он «возвратился на круги своя», осел на месте и усвоил образ «кающегося грешника». У него от прежней жизни есть чудесный сын Коленька, которого сам В. называет «даром небес», – кроткий, светлоликий юноша. Коленька с отрочества прислуживал в храме, а потом поступил в Московскую духовную семинарию и очень успешно там учился. При виде его сердце само начинало петь «Аксиос! Аксиос!»* Да и вообще все говорило о том, что он вот-вот примет священный сан и будет чистым сердцем молиться за нас у Престола. К тому же и девушка у него была ему под стать – радостная, пригожая, вся как наливное румяное яблочко. Он так и говорил о ней «моя девушка»:

– А можно я приду к вам со своей девушкой? А вы не можете моей девушке подарить свою книгу?

Познакомил ее с отцом, с родственниками, с друзьями отца – стало быть, свадьба не за горами, а там и до рукоположения рукой подать…

Так проходит месяц, другой, полгода, год…

Встречаю его на улице – идет, сияющий:

– Коленька, как жизнь?

– Слава Богу! Вот – в Духовную академию поступил…

– А девушка твоя как?

– А у нее прекрасно просто! Ей так повезло! Она замуж вышла – очень счастливо, очень хорошо. За друга моего, бывшего сокурсника. Замечательный человек, очень духовный и ведь как поет! Его уже и во диакона рукоположили. Он ее в паломничество с собой взял по святым местам – они только что вернулись из Греции, полные впечатлений: были у мощей Святителя Спиридона, и у Андрея Первозванного, и у Иоанна Русского. Я всю жизнь мечтал туда попасть, но они мне так доподлинно все описали, так живо, что я как будто сам там побывал, воочию все увидел и прикоснулся к святыням. До сих пор храню это блаженное чувство.

…Мой друг В., комментируя это, говорит: «Волен Бог и на терновнике вырастить виноград, и на репейнике – смоквы!».

Я все-таки спросила его:

– А, может, Коленьке та его девушка и не очень была нужна? Ну, может, не так уж любил он ее, просто – дружил?

– Да ты что, неужели ничего не поняла? Любил, конечно, колечко ей даже уже купил обручальное, со мной советовался, боялся – а вдруг не понравится? Да вот подарить не успел: все шептал тогда, потрясенный: «Не судьба, не судьба!». Ну и принес это колечко просто Матери Божьей: то ли зарок Ей какой дал, то ли просто – утешения попросил…

Олеся Николаева

*Аксиос ( греч. «достойный», «достоин») – возглас, которым епископ в Таинстве рукоположения спрашивает у народа – все ли согласны с тем, что приведенный к нему человек достоин быть священнослужителем. Хор от лица народа отвечает «Аксиос!»

Думаю, все сложилось бы по-другому. Со своей европейской «Офелией» Высоцкий бы вскоре расстался (как в песне: «Я понял, мне за ней, конечно, не успеть...). А та, новая, непременно оказалась бы православной. Убедила бы барда принять крещение (спасла ведь жена другого певца, Окуджаву, убедив его всего за час до смерти из Булата стать Иваном…). На коленях молила бы обвенчаться (как это было с замечательным актером Караченцевым). И он бы тоже не устоял… Ведь душа его всегда искала именно этого. Оттого и надрывалась, что никак не могла найти… Иначе не произнеслась бы, не выговорилась в советские годы в его «культовой» песне «Я не люблю» эта строка: «…Вот только жаль Распятого Христа». Против Него он не был. «Ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас» (Мк. 9, 39-40). Потом бы он стал петь совсем другие песни. Наверное, никто бы лучше него не сумел воспеть подвиг десантников из Шестой роты. А какую чудную, за душу берущую песню он бы посвятил солдату Евгению Родионову, отдавшему жизнь за Христа… Это были бы его лучшие песни. И жалко, что он их так и не спел. А кроме него оказалось - некому.

Если бы Марина Влади была права, когда в недавнем юбилейном фильме, комментируя запись с его похорон, сказала, что Высоцкий, как и она, не верил в вечную жизнь, то это была бы уж слишком страшная правда. Почему же тогда последняя земная строка у него была обращена к Богу?

«Мне есть что спеть, представ перед Всевышним - Мне есть чем оправдаться перед Ним!» - пусть уж очень самонадеянно, но ведь несомненно искренне (перед лицом смерти!) написал он. Да, в Церковь он не пришел. Но мог бы прийти. И за него в Церковь пришли другие. Те, кто вырос и укрепился на его песнях. За это и нужно ставить памятники. А все остальное пусть судит Господь.

В дни юбилея Высоцкого диакон Андрей Кураев назвал поэта «совестью советской эпохи». Он не опередил свое время - но наиболее полно, ярко выразил его. Он был таким, какой была эпоха. Расхристанным, хмельным, погибающим... Но было ясно, что он все-таки «не от мира сего», и гибнет, и хрипит про коней («чуть по-мед-лен-нее...») по одной причине: не нашел того Света, к Которому Одному и стоит идти... А если бы нашел - это была бы совсем другая повесть, другая личность, другая эпоха. Но похоронили его на Ваганьковом рядом с храмом. И в этом тоже кроется какой-то знак.

Однажды, не так уж давно, мне приснился сон про Высоцкого. Странно, я тогда совсем и не думал о нем, он навечно остался для меня где-то в далекой уже юности. Но сон был какой-то очень грустный. Я услышал как будто обрывок разговора о том, что Бог дал Высоцкому огромные силы - для большого дела, для великих трудов… А он свой талант, словно шар на бильярде, пустил через борт. Не выполнил предназначения. От всего дела его остался огромный «пшик». Несколько удачных рифм и за душу берущих мелодий. Мне было очень больно услышать такие слова…

А потом зазвучала песня:

Парус. Порвали парус…-

Каюсь. Каюсь. Каюсь.

...Но когда мне трудно и тяжело, когда нет силы даже молиться, я «завожу» себя, как барахлящий мотор, - твоей песней. Самой лучшей твоей военной песней, которую ты пел всегда стоя:

От границы мы землю вертели назад -

Было дело - сначала.

Но обратно ее закрутил наш комбат,

оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать…

И сразу силы приходят. И хочется снова бороться, молиться, жить.

..Когда-нибудь мы с дочерью будем проходить мимо памятника Высоцкому, и дочка непременно спросит (ведь дети любопытны): а кто это такой стоит, опираясь о гитару? И я ей отвечу так: «Это очень хороший певец. Он помог мне прийти в Церковь. Жаль только, сам он этого сделать не успел…»

Антон Жоголев