Архив номеров: 2009 год, выпуск № 8 (68)

Я родился в послевоенные годы в простой верующей семье. И хотя в стране уже 30 лет была советская власть, но все же, скажу, в то время чувствовалось, что народ еще не забыл свои духовные корни. Было закрыто много храмов, почти не осталось монастырей, не хватало священнослужителей, не издавались духовные книги, но в простом народе вера сохранялась. Особенно это чувствовалось в селах и небольших городах, где православные традиции были живы. В нашем доме перед иконой всегда горела лампада, мы постоянно молились все вместе. Храм, который находился в десяти минутах ходьбы от дома, был нашим вторым домом, а его прихожане – нашей большой семьей.

У нас дома часто бывали священники и прихожане из нашего храма. Вспоминая те годы, я хотел бы подчеркнуть один момент. Когда к нам кто-либо заходил из прихожан, приезжал из Москвы или из Троице-Сергиевой лавры и из других мест, мы, дети, слышали, что взрослые беседовали только о вере, о духовной жизни, о том, как люди отстаивали свои храмы, не допуская их закрытия. И никогда мы не замечали, чтобы эти верующие вели пустые разговоры. Нам давали читать книги или тетради с переписанными духовными рассказами. Вся обстановка в семье, пронизанная верой и упованием на Бога, оказывала на нас весьма благотворное влияние.

Я помню, когда мне было лет шесть, у мамы случился инфаркт миокарда. Мы все очень переживали и постоянно заходили к ней с младшим братом узнать, как она себя чувствует. Однажды, зайдя в комнату, мы увидели, что она сморит на икону Божией Матери и молится. Мы спросили ее: «Мама, о чем ты Божию Матерь просишь?». Она ответила: «Я прошу Ее, чтобы Она вас не оставила, если я умру». Потом она помолчала и сказала мне: «Гера, от Бога не отрекайся. Что бы тебе ни обещали, от Бога не отрекайся, сохрани в себе веру». Я увидел на ее глазах слезы. Мы с младшим братом пошли в соседнюю комнату и стали молиться, как могли. Мы просили Бога, чтобы мама выздоровела.

Тогда старший брат объездил многие монастыри и везде просил, чтобы там молились за маму. Помню, тогда я с ним в первый раз поехал в Троице-Сергиеву лавру. Это было летом, выехали мы рано утром, чтобы приехать к поздней литургии. Я ехал с верой, что если там будут молиться, мама выздоровеет. Тогда я впервые в жизни увидел монахов. Почти у каждого из них я брал благословение и просил: «Помолитесь за маму и за меня, грешного». Мама проболела около трех месяцев и выздоровела.

Самое главное для ребенка – пример родителей, обстановка в семье, ее внутренний настрой. Ребенок старается повторять все, что делают родители. Если родители стремятся в храм, и ребенок будет с желанием туда идти. В семье соблюдается пост – нетрудно будет поститься и ребенку. Я помню, когда мне было лет девять, у мамы произошло обострение язвы желудка, а был Великий пост. Ей говорили, что надо употреблять молоко и прочую скоромную пищу, но она категорически отказалась нарушать пост, ела геркулесовую и рисовую каши, сваренные на воде, с оливковым маслом, отказалась от всего соленого и острого. Пост прошел, и язва исчезла. Но, глядя на маму, мы навсегда запомнили важность соблюдения постов, поняли, что они – не формальность. Помню, Великим постом мама приготовит нам завтрак, мы поедим и в школу, а она идет в храм на службу, вернется из храма, позавтракает и затем готовит нам обед. Любовь к храму у детей прививают не слова, а пример такой любви со стороны родителей.

Сейчас утрачено традиционное понимание семьи как малой Церкви. В Церкви центром является Христос. В старину семья стремилась быть христоцентричной, и семейная жизнь воспринималась как подвиг ради блага ближнего – супруга, супруги, детей. А сейчас чаще всего семейная жизнь воспринимается как путь обретения удовольствия, включая и плотское. Нередко центром семьи является ребенок, для которого взрослые делают все, что он желает. Так и вырастает человек, думающий только о себе. Особенное внимание надо обращать на семью, чтобы дети в ней росли заботливыми, внимательными к другим.

Государство должно заботиться о будущем России, и чиновники должны понимать, что самый ценный «золотой запас» страны – это наши дети. Какими они вырастут, такой и будет страна. А поэтому надо укреплять семью, необходимо сделать школу нравственно ориентированной, чтобы в ней сочеталось и образование, и воспитание. И, самое главное, государство должно защитить свой народ от насилия и безнравственности на телевидении. Сколько это можно терпеть? Целыми днями на телеэкране – убийства и пошлые сцены, и дети все это видят. Получается: им это навязывается. А ведь они все, что видят, воспринимают как норму жизни. Отсюда, когда дети подрастают, возникают все проблемы.

Нашему народу надо возрождать христианскую любовь. Русскому характеру были присущи смиренное перенесение всех жизненных обстоятельств, происходящее из полного доверия и любви к Богу, и сострадание, в котором выражается любовь к ближним. Имея такую любовь, русские люди преодолевали все трудности и невзгоды в созидании великой и могучей державы. Возьмите, например, освоение Сибири. Вот где было явлено истинное русское качество любви. Люди шли в неведомые земли, оказывая друг другу помощь и проявляя заботу о чужих. Отсюда и сформировался особенный сибирский характер – спокойный, радушный, основательный, надежный.

Необходимо иметь любовь к чадорождению. И важно, чтобы у супругов было чадолюбие. Вообще чадолюбие – это великая добродетель. Оно делает семью крепче, в то время как поиск удовольствий в супружеских отношениях разрушает любовь. У супругов должны быть христианские отношения и христианская любовь, которая долготерпит, милосердствует, не мыслит зла, чужда какого-либо своекорыстия. Они должны научиться обуздывать свою волю и свои желания, а также уметь поддержать друг друга в ежедневных трудах.

Супругам с самого начала совместной жизни надо воспитывать в себе уважительное отношение друг к другу, не допускать ничего, что считается непристойным, даже когда они остаются наедине, готовиться во всем подавать пример детям. Ибо потом очень трудно будет изменить свои привычки, а дети все подмечают и копируют: каким тоном взрослые друг с другом разговаривают, как относятся к домашней «рутине», с каким настроем молятся и прочее.

Научитесь любить Бога и быть Ему во всем верными. Обретите дар молитвы, и пусть ваша молитва зажигает в сердцах ваших детей и внуков, ваших родных и близких любовь к Богу и желание жить по Евангелию. Пусть ваши слова и поступки всегда свидетельствуют о вере. Пусть ваша семья будет домашней Церковью, где христианская любовь и мир пребывают в сердцах всех ее членов. Будьте чадолюбивы и воспринимайте рождение детей как благословение Божие. Помните, Господь дал нам жизнь, чтобы мы научились сами и научили других делать добро.

Очень многие сегодня признают себя православными, но живут вне церковной традиции, вне христианской нравственности. Человек принял крещение, надел крестик, но в своем сознании он не стал Христовым. В крещении он родился для новой жизни, жизни во Христе. Но поскольку человек ничего не делает, чтобы расти духовно, то и после крещения вся его жизнь остается по-прежнему полностью погруженной в суету и светские занятия, он становится мертворожденным духовно. Даже если он какое-то время ходит в храм, к таинствам он приступает механически, в нем нет живого обращения к Богу, нет искреннего покаяния. У Чехова, если я правильно помню, есть замечание о дереве, которое высохло, но качается вместе с другими. Вот и человек, который не имеет постоянного духовного упражнения, подвига, аскезы, стоит вместе с другими в храме, крестится, кланяется, но духовно он мертв. Рано или поздно он отходит от общины, от храма. Он признает, что Христос есть, но живет сам по себе, вспоминая о Боге, о Церкви, о своей душе лишь время от времени. Хорошо, если еще вспоминает, а то, бывает, просто механически приходит в храм на праздники или для того, чтобы окрестить своих детей, потому что родители настояли, или затем, чтобы освятить кулич на Пасху или сходить с детьми на рождественскую елку. Этим равнодушным состоянием крещеных людей – нашей паствы – и определяются основные проблемы внутрицерковной жизни.

Если сам человек не идет вслед Христа, он не сможет приблизиться к Нему и никого к Нему не приведет. Господь сказал, что спасется не тот, кто знает Его заповеди, но тот, кто их исполняет.

Печатается с сокращением. (Из беседы Андрея Сигутина с митрополитом Климентом Калужским и Боровским ).

Печаль – страсть, которую святые Отцы относят к основным страстям. Человеку, духовно неискушенному, непонятно, почему печаль называют страстью. Казалось бы, это не страсть, а реакция на внешние воздействия. Что-то плохо – мы печалимся. Вроде бы естественно. Однако святые Отцы, которые благодаря трезвению, тщательнейшему самонаблюдению и Божественному вразумлению проникли в самую глубь строения человеческой души, единодушно относят печаль к страстям. Отсюда следует очень важный вывод о том, что печаль, как и всякая страсть, живет внутри нас. Причина не во внешних обстоятельствах, как мы склонны думать, а в нас. Про внешние обстоятельства преподобный Иоанн Кассиан Римлянин привел такое сравнение: печаль – это как семена сорняков, которые в нас живут, а внешние обстоятельства – это дождь или благоприятная погода, при которой эти семена тут же начинают прорастать и давать листья, цветы и плоды.

Если думать, что печаль вызвана внешними обстоятельствами, то основной способ лечения – как-то бороться с этими внешними обстоятельствами, победить и устранить причину. Эта идея очень живуча и относится не только к печали, а ко многим другим страстям. Она живет и среди новоначальных, и среди людей, духовно углубленных и посвятивших всю свою жизнь Богу. Печалимся ли мы оттого, что нас мучает болезнь, – надо ее лечить. Печалимся ли оттого, что у нас чего-то нет, – надо эту вещь приобрести. Это помыслы новоначального. У иноков это может быть совсем на другом уровне. Печалимся о том, что в монастыре слишком строгий устав, – надо найти монастырь с более мягким уставом. Печалимся о том, что устав, как нам кажется, слишком свободный, – надо найти более строгий. Не ладятся отношения с братией и настоятелем – надо найти другое место. И так далее. Такие вражьи искушения, суть которых в том, чтобы искоренить внешнюю причину, сопровождают человека даже на самых вершинах его духовного восхождения. Нам важно не только один раз понять, а всю жизнь помнить и при каждом нападении ясно ощущать, что причина коренится в живущей в нас страсти. Переменяя внешние обстоятельства, мы ничего не добьемся. Мы должны при тех обстоятельствах, которые нам даны Богом, стремиться искоренять эту внутреннюю, живущую в нас страсть.

Итак, печаль – это страсть. Причем страсть, отнесенная к главным страстям. Она очень опасна и очень широко распространена. Наверное, трудно найти человека, который бы не был подвержен печали в те или иные моменты своей жизни. А вернее, мы печалимся постоянно, то по одному, то по другому поводу. И никто не будет оспаривать, что и нам, и всем, кого мы знаем, это свойственно. Печаль мешает человеку идти путем Божьим, потому что она приводит его в расслабление. Вот что говорится в Притчах Соломоновых: «Как моль одежде и червь дереву, так печаль вредит сердцу человека». Святые Отцы развивают сравнение с книгой Притч Соломоновых: ткань, изъеденная молью, не годится, чтобы готовить одежду брачную, в которой мы должны предстать перед своим Небесным Женихом, а дерево, изъеденное червем, не годится на построение храма Божьего, который мы должны в себе сотворить, чтобы вселился в нас Господь.

Печаль расслабляет, а труд духовный требует всего напряжения наших сил. И чем дальше мы идем по этому пути, тем труднее дается нам каждый следующий шаг. Каждый по своему опыту это может подтвердить. Сначала благодать Божия как ветром нас несет. Кажется, что и трудностей никаких нет. Раз, два – и все получается. А вот потом мы начинаем скрипеть, как несмазанное колесо. Каждый оборот этого колеса дается нам с величайшим трудом. И такое расслабление, как печаль, лишает нас сил, у нас опускаются руки. Иоанн Лествичник сравнивает печаль с дымом, который, во-первых, затмевает, а, во-вторых, разъедает глаза. А Притчи Соломоновы говорят следующее: «Что уксус на рану, то поющий песни печальному сердцу». В момент печали мы делаемся нечувствительными ко всему Божественному. На нас не действует ни слово Божие, ни духовные песнопения, ни молитвы – ничего. Наша душа как бы погружена в печаль и не может из нее выйти. Как последний приговор печали, звучат слова апостола Павла: «Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7, 10).

Поскольку мы говорим о печали как о страсти, то имеем в виду, естественно, печаль мира сего. Ее вызывают самые разнообразные предметы. Рассмотрим начальную стадию людей, еще не познавших духовной жизни. Некоторые из них смело вступают на эту стезю. Таких людей, как я уже говорил, Божья благодать сначала как ветром несет, у них вообще не бывает никакой печали. Если бы они сейчас сидели здесь и слушали, они бы сказали: «У нас это все в прошлом». А если у них спросить о печали через несколько лет, они бы сказали: «Теперь в настоящем». А у тех, кто на стезю духовной жизни вступает робко или еще вообще не вступил, основная причина печали, по словам апостола: «желаете – и не имеете» (Иак. 4,2).

Как человек пытается поступить с печалью? Обычно однозначно: решить эту проблему внешне, то есть устранить источник печали. Можно жизнь на это положить, но ничего не добиться. Господь не благословит, и всё. Да и сам этот подход изначально порочен. При любом благословении Божием нас это от печали не избавит, потому что всегда остается еще что-нибудь, чего мы пока не имеем. Как только мы поднимаемся на одну ступень, перед нами расстилаются горизонты другой. Таково устройство падшей человеческой натуры. Нам никогда не хватит. Чем больше мы имеем, тем более печалимся о том, чего мы не имеем.

Мир полон печали. Кажется, что все имеешь, а тут вдруг – раз! – и приходит болезнь. И никакие твои достижения, никакие связи, никакие деньги, ничего не может тебя спасти. Не хочу рассказывать подробно, но совсем недавно пришлось быть свидетелем двух случаев, когда достигнутое благополучие и беспечальность разрушились в один момент такой печалью, от которой уже ничего не спасет, кроме руки Божьей. Мирскими способами никак этих вопросов не решить. Поэтому мир пребывает в печали от самого своего верха до самого низа. Куда мы ни посмотрим, везде печаль, печаль и печаль по разным поводам.

Когда мы вступаем на духовный путь, то, казалось бы, от многого избавляемся. Но пока одни поводы для печали потихоньку отсыхают, появляются другие, потому что Господь начинает нас воспитывать. Мы приходим как болящие, требующие исцеления. Существует следующее сравнение в святоотеческой литературе: когда больному дают есть и пить все, что он желает, то это признак того, что он неизлечимо болен. Врач от него отказался, и человек доживает свои последние дни. Родственникам обычно говорят, чтобы они по возможности исполняли все желания больного. Так же и в нашей жизни. Если все наши мирские намерения, желания, планы исполняются и все у нас идет гладко, без сучка без задоринки, то это признак того, что мы Богом оставлены. Я не хочу, чтобы мои слова понимали слишком буквально. Если у нас начинается относительно спокойный период, то не надо в панике бегать со словами: «Бог меня оставил». Просто нужно воспринимать это как период отдыха, который в любой момент может закончиться. А когда он закончится, то начнется следующий курс терапии, пока мы не исцелимся.

В процессе нашего исцеления можно выделить общий принцип. В чем состоит действие Божие в отношении нашей души? Что в ней надо переделать? Мы должны разучиться любить тленный мир и научиться любить Самого Господа. Научиться любить нетленные дары Божии, добродетели, духовное делание и все, что будет сопровождать нас в вечной жизни. Оставить преходящее земное и возлюбить вечное. От этой преходящей любви к земному Господь начинает нас освобождать не только пряником, но и бичом (здесь слово «кнут» как-то плохо применимо, «бич» больше подходит). Используется бич, конечно, не по жестокосердию Воспитателя, а потому что в основном только такие средства эффективны в отношении нас. Нам показывается, что все в мире тленно и преходяще. Любая наша привязанность к чему-либо – это вещь ненадежная, которая может рухнуть в любой момент. Нет в мире ни единой вещи, на которую можно опереться, которая будет тверда и непоколебима. Все преходяще, и лишь одно непреходяще – это Господь и те блага, которые Он дарует. К этой мысли Господь нас приучает. Но даже если бы Он нас и не приучал, мы бы все равно в этом убедились. По крайней мере, в тот момент, когда наша душа будет разлучаться с нашим телом. В этот момент нам все равно придется оставить все земное, оно все рухнет. Святые Отцы представляют ужасное положение душ, которые осознали гибельность пристрастия к миру только в момент разлучения души и тела. Такой душе не надо никаких мук, не надо никакого адского огня и никаких сковородок. Эта душа привыкла насыщаться только тем, что дается через тело. После разлучения души и тела все телесные привязанности в ней живут, но никакого удовлетворения не имеют. Если душа насыщается только через тело, а если шире сказать – через мир, то, когда она из мира берется, она остается со своими желаниями и страстями, которые не имеют никакого удовлетворения и выхода. Это страшное состояние и терзание подобного рода душ. Господь не дает нам пребывать во сне, чтобы увидеть только момент пробуждения, когда ничего нельзя изменить, а воспитывает нас так, чобы мы это познали заранее. И показывает нам шаткость и нестойкость того, к чему у нас есть пристрастие.

Говоря о природе печали, святые Отцы приходят к страшно звучащему для наших неокрепших душ выводу: печаль мира сего рождается от пристрастия к мирским вещам. Еще более ясно очерченный вывод, и своей очерченностью еще более страшный для нас: любая мирская привязанность есть источник потенциальной печали. Если вдуматься, это действительно страшно. Мы смотрим вокруг себя и видим, что привязаны к очень многому. И все это есть потенциальный источник печали. В любой момент мы можем этого лишиться. Единственный путь к тому, чтобы быть от этого защищенным и спасенным, состоит в освобождении от этих привязанностей ко всему мирскому.

Здесь возникает законный вопрос: а как же дети, родители, мужья, жены, братья, сестры? Вспомним, как поступали святые Отцы. К Пимену Великому пришла в монастырь родная сестра, он ее даже на порог не пустил, записочкой с ней обменялся, и все. Итак, святые Отцы не допускали, чтобы какая-нибудь печаль проникла в их душу. Наш первый импульс состоит в том, чтобы удовлетворить потребность печали и тем самым ее заглушить. Нам кажется, что, удовлетворив ее, мы станем от нее свободны и вот тогда заживем. Даже в духовной жизни нам кажется это лекарством. Вот вытащим эту занозу, и тогда начнем активно молиться, духовно трудиться, а вот сейчас она нам мешает. Нет у нас дачи, и, пока мы ее не купим, никакой духовной жизни у нас быть не может. Вот купим дачу и тогда полетим на крыльях. А святые Отцы поступали радикально иным способом. Они также устраняли материальный источник печали, но действовали совсем в другом направлении, в противоположном. Отсек инок мирские пристрастия и не допускает, чтобы они вновь украли его душу и были бы источником печали. Я пока говорю не про нас, мирян, а показываю некий высокий пример, как это делается. В житиях святых Отцов можно найти много таких примеров. Как говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), примеры святых должны задавать нам направление нашего движения, должны удивлять нас, должны показывать нам нашу собственную немощь и бессилие, вызывать у нас покаяние, должны вдохновлять нас, но пытаться немедленно им подражать было бы безрассудством и погибелью.

Я сказал, что на земле ничего нет постоянного, но Господь все может сделать постоянным. Полюбили мы, допустим, какую-нибудь чашку. Обычно чашки служат лет пять и бьются. Но Господь может сделать так, что она всю жизнь не разобьется, а может на следующий день ее разбить, как только мы почувствуем к ней привязанность. Мы должны принимать и то и это с благодарностью. Если Господь допускает нам пребывать с предметом нашей привязанности – слава Тебе, Господи. Однако мы всегда должны быть готовы к тому, что можем их и лишиться. Если же Господь забирает что-то от нас или чего-то нас лишает, близких ли, здоровья, то нужно и это от Бога принимать с благодарностью.

Протоиерей Георгий Нейфах

Доктор Гааз лечил одного купца. Купец был кутила, привыкший ко всевозможным безстыдным похождениям. Над кроватью больного купца висела соблазнительная картина. От этой картины даже в болезни он глаз не мог оторвать. И что всего возмутительней: своей картиной купец забавлял гостей...

Болезнь протекала трудно; лечить купца приходилось усиленно. Однако он не забывал о своей картине, что и подметил Гааз. В конце лечения Фёдор Петрович сказал как-то купцу:

– Продайте мне, пожалуйста, эту картину.

Купец не согласился. Гааз упрашивал. Больной твердил, что картина ему нужна самому...

Гааз всё просил. Тогда купец сердито сказал:

– Вот таковы-то вы все, святоши. Говорите постоянно о праведной жизни, а чуть запахло сальцем – от того места вас не оттащишь...

Гааз настойчиво повторял свою просьбу. Купец отрезал:

– Не продам и не продам. Кончен наш разговор.

– А как же вы, – деликатно заметил Гааз, – утверждали, что не знаете, чем от благодарить меня за лечение. Вот и продайте мне картину...

Купец разгорячился:

– Коли так, берите картину даром.

– Даром картину я не возьму. Я в состоянии заплатить за неё деньги.

Купец умышленно назначил за милую себе вещь высокую цену. Этим способом он думал отбить навязчивого покупателя. Но он обманулся. Гааз согласился заплатить за картину столько, сколько с него просили. Завтра же обещал он принести деньги.

В назначенное время картина была увезена. Купец «пропадал» от тоски. Он не знал, чем заполнить образовавшуюся вокруг него пустоту.

И решил он поехать к Фёдору Петровичу, чтобы ещё раз посмотреть на любимую картину.

Явился. Гааз ласково принял гостя. Сели чаёвничать. Разговорились по-дружески. В комнате топился камин...

Купец нервно посматривал по сторонам. Наконец он не выдержал и спросил:

– Фёдор Петрович, где же моя картина?

Гааз спокойно указал на камин:

– Здесь.

– Где?..

– В камине. Я сжёг её.

– Как?.. Зачем, почему сожгли?

Фёдор Петрович серьёзно сказал:

– Я сжёг картину потому, что она была заразой для людей. Вы не только сами упивались этой заразой, – вы других тащили к ней. А это похоже на то, как если бы чуму вы прививали людям. Это преступление... Я и сжёг картину, истребляя соблазн.

Помолчав, Фёдор Петрович прибавил:

– Возмутительно, на что люди расходуют свои таланты. Бог одарил художника смыслом, искусством, – а он куда его направляет?! Чтобы рисовать гадость, изукрашивать человеческие страсти, порок...

Такое «искусство» – поругание Творца. Оно же является глумлением над нами. Какое право имеет художник наталкивать нас на пошлые картины?..

– Стыдно и вам, друг мой, – грешно, непростительно!..

Да, «святые» слова произнес некогда Гааз. Нам их особенно нужно помнить. Посмотрите, какие теперь «соблазнительные» картины выставляют в окнах магазинов, какими «открытками» торгуют! И ничего: возле окон магазинов безпрепятственно толпятся люди, вдыхая в себя заразу порока...

А.И. Богомолов

Сам я не праведник, не апостол, я не могу своими словами исцелять страсти — в том числе и любостяжание. Но я твёрдо верю, что через меня Господь что-то даёт людям: если будут причащаться, молиться, то Он их Сам всему научит. Очень часто бывает такое. Подходит ко мне человек на исповеди: «Я, батюшка, хочу с вами поговорить». Я ему: «Сейчас не время, приходите после службы». Он причащается — и ко мне уже не подходит: оказывается, что ответ на свой вопрос он уже получил, и не от меня — Кто-то более мудрый вразумил его.

Как удержаться от любостяжания человеку, который целью жизни ставит наживание денег? Если он ставит целью именно наживу, то такому через игольные уши не пролезть…

Хищничество, жадность — это только одна из страстей, которые мешают людям дать себе отчёт в собственных действиях. Но ведь есть ещё много других!.. Я вам прямо скажу: главная причина революции 1917 года заключалась в том, что люди на место Бога поставили различных идолов — каждый своего. Для предпринимателей идолом было богатство, для неимущих классов — мираж социальной справедливости, а для Церкви… Да, священство тоже несёт свою долю вины: христианство в ту пору стало активно перерождаться в настоящее язычество, в набор пустых, формальных обрядов. Что сказать, если люди причащались раз в год и считали это нормальным? Вот Господь и разделил число церквей в России на число дней в году: из каждых 365 оставил одну, забрал тех священников, кто был Ему верен, — в качестве мучеников и исповедников, а тем, кто остался, — и нам в том числе — предложил всё строить заново. Что мы сейчас и делаем, — вынуждены делать. Надо только помнить об ошибках наших предшественников.

Вы читали эту знаменитую брошюру — «Проект Россия»?.. Помните главный вывод, который делается в третьей её части? Если в России не будет создана христианская элита, то страна падёт. Это точка зрения государственных мужей, а я со своей колокольни сужу несколько иначе: не только православная элита нам нужна, но и шире — православное общество. Как вы думаете, долго ли продержится Запад на своём пути открытого богоборчества, когда у них в Рождество считается не политкорректным вспоминать, Кто именно родился?! Думаю, что этот путь очень скоро приведёт западную цивилизацию в пропасть. Она падёт, и падение её будет великое. А что затем? Крах мировой экономики, тотальное обезценивание денег — и все, кто делал из них кумир, окажутся посрамлёнными. Останется одна ценность — люди. Настоящие люди, с твёрдыми моральными устоями, с честью, с совестью, с ответственным отношением к труду. Где таких искать? Только в Церкви. Церковь снова покажет себя как островок спасения для гибнущего мира.

Практика говорит о том, что если 10% населения станут по-настоящему церковными, то 100% станут просто верующими. Десять процентов — это передовой отряд людей активных, целеустремлённых. За ними потянутся и теплохладные. Если же в Церкви будет пять процентов населения, то можно будет говорить, что страна у нас в большинстве своём православная. Сейчас церковных людей у нас процента полтора. Нужно увеличить это число хотя бы вдвое. Такое возможно, но я боюсь, что это случится только в результате большой катастрофы. «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится» — недаром эта поговорка появилась именно в России. А если не катастрофа, то… Нужно, чтобы пришёл святой, равный прп. Серафиму или прп. Сергию. Я пока что такого не вижу. Может быть, новый великан духа уже в дороге, и вскоре мы о нём услышим?

Отец Алексий Амбарцумов

«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»

Когда-то мы едва ли не все наизусть знали это тургеневское стихотворение в прозе, но, кажется, редко кто задумывался (а ныне и подавно!) над пророческим смыслом, заложенным в его строках. А вникнуть – так покажутся они скорее парадоксальными, кому-то – и вовсе безсмысленными: не странно ли обращаться за поддержкой в тягостные дни к знаковой коммуникативной системе (мы ведь теперь все грамотные и весьма «по-учёному» изъясняться умеем)? Однако не минутная же прихоть заставила Тургенева мысленно обратиться к родному языку в раздумьях над судьбами родины! Случайно ли, обращаясь к русским литераторам, да и вообще ко всем русским людям, страстно призывал он: «Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками»!

Останемся ли мы глухи к этим словам? Об этом думается тревожно, стоит услышать и прочитать, как варварски корёжится ныне оставленное нам достояние.

Что есть язык? Только ли средство общения между людьми? Нет. Ведь весь жизненный, нравственный, духовный опыт каждого человека связан с системой понятий, выработанных нашим сознанием на протяжении жизни, и понятия эти отражены в словах, запас которых пополняется человеком в зависимости от накопляемого опыта. Совершенно ясно поэтому: чем богаче словарный запас человека, тем, значит, полнее его знание жизни, глубже постижение окружающего мира. Можно утверждать вполне определённо: человек, обладающий лишь немногими словами для общения, имеет весьма узкий кругозор, умственно неразвит и из богатейшей книги жизни извлёк пока что слишком мало знаний о смысле собственного бытия. Культурный уровень такого человека, то есть уровень постижения жизненных ценностей, весьма невысок – это безспорно. (Здесь сразу вспоминается пресловутая Эллочка-людоедка у Ильфа и Петрова.)

Слово есть начальное понятие бытия – об этом мы читаем в Писании и на каждой пасхальной Литургии Церковь напоминает нам о том. В слове языка всегда нужно ощущать и воспринимать Божественный отсвет Слова, бывшего в начале всего (Ин.1:1). Вне слова нет бытия вообще. Всё освящается и освещается словом. Это лишь глупцы, подобные доктору Фаусту, считая себя умнее Бога, мнят в основе всего – дело. Но дело невозможно без мысли, и нет мысли, не оформленной в слове. Слово – краеугольный камень всего.

Постигая мир, люди выявляют различные оттенки одного и того же понятия. Это связано уже с гибкостью человеческого мышления. Можно опять-таки утверждать: чем большее многообразие умеет найти человек в любом явлении (то есть чем развитее его мышление), тем богаче его язык. И наоборот. Человек, владеющий синонимическим богатством языка, несомненно, видит мир ярче, красочнее, многообразнее. И всё это он воспринимает от Бога и от своего народа именно через язык. И через язык он начинает постигать Откровение Божие.

Вот один простой пример. Слово «путь», согласно словарю, имеет изначальное значение: «полоса земли, служащая для езды или ходьбы». Но в незапамятные времена кто-то безвестный, истинный художник по натуре, сравнил всю жизнь человека с долгим путём. Другой сказал: «Нужно искать путь к сердцу человека». Потом появился «путь служения людям». И так далее – слово получило уже семь значений, не считая безчисленных словосочетаний и фразеологических оборотов. И только через постижение всей многосложности слова открывается и мудрость Господня: «Я есмь путь, и истина, и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин.14:6).

Язык устанавливает общность между людьми и в пространстве, и во времени – единство многих поколений одного народа. Ведь мы говорим на том же языке, что и наши предки. Посредством языка приобщаемся мы к их духовному опыту, обретаем их понимание смысла нашего бытия. Разрушение языка, обеднение его разрушает и эту общность.

Нередко неумение точно обозначить нечто, верно оформить явление в слове, приводит к печальным последствиям. Например, происходящее в Чечне называли то войной, то борьбой с терроризмом. Против войны начинали бороться пацифисты и разного рода борцы за права человека, они же справедливо утверждали, что антитеррористические акции не требуют армейских операций, а предполагают иные методы. И оказались правы. Таким образом, была начисто проиграна информационная борьба в самом начале всех событий. Причина же на уровне языка обретается: необходимо было точно обозначить всё с самого начала: подавление военного мятежа.

Поэтому поистине пророчески звучат строки Бунина, особенно остро переживавшего проблему существования народа как единого целого:

Но умеем ли?

Михаил ДУНАЕВ, профессор Московской духовной академии

Род Дриэр — редактор воскресного аналитического раздела в газете Dallas Morning News и автор известной книги Crunchy Cons, выдержавшей уже три издания в Америке. Ее заглавие трудно поддается переводу, но в Америке оно стало своего рода термином. Этим словосочетанием автор называет людей консервативных взглядов, в большинстве своем верующих, которые пытаются защититься от пороков общества потребления. Дриэра интересуют их духовные искания, их тяга к простой и добропорядочной жизни «старых добрых времен», их противодействие либерализму и потребительству, безнравственности и абортам.

В последние несколько дней я размышлял над тем, почему я так эмоционально реагирую на известия о случаях супружеской неверности – почти так же, как на новости о жестоком обращении с детьми. Это несколько странно, ведь я вырос в семье, в которой и намека ни на измену, ни на жестокость по отношению к детям никогда не было.

Я не могу придумать объяснения лучше, чем то, что я сам – отец и несу ответственность за свою жену и детей. Это действительно так. За любого из них я, не задумываясь, отдал бы свою жизнь, и каждый день я изо всех сил стараюсь быть достойным их.

Если бы моя жена изменила мне, какими бы ни были обстоятельства, при неподдельном ее раскаянии и сожалении я бы поспешил простить ее. И не только потому, что очень сильно люблю ее, но и потому, что я осознавал бы своим долгом, долгом любви, сделать все, чтобы восстановить наш брак, ради детей.

Но, даже рассуждая так, я действительно сам не знаю, смог ли бы я примириться сам с собой, если бы когда-нибудь изменил жене. Мне трудно вообразить, как бы я сумел принять ее прощение. Я знаю, это может прозвучать непонятно и путано, но, предав свою жену, я тем самым предал бы и наших детей. Даже мысль о возможности так поступить с ними – это самое страшное, что я могу себе представить.

Но что-то говорит мне, что я должен быть осторожным в своих оценках, проявлять больше милосердия и сострадания к тем, кто пал, совершив измену. Я ни в коем случае не чувствую себя в праве свысока высказывать свои взгляды на семью и брак. Мы живем в то время и в том месте, где целостность семьи – предмет постоянных нападок, в частности со стороны эгоцентричной культуры, восхваляющей плотское наслаждение и самореализацию человека и попирающей идеалы верности и самопожертвования ради блага других.

Я хочу, чтобы когда мои сыновья вырастут, они понимали, что относиться к женщине с величайшим уважением – это не просто хорошо, это достойно и благородно; я хочу, чтобы они понимали, что за женщину, которой они поклянутся в верности перед лицом Господа в таинстве бракосочетания, стоит умереть и для нее стоит жить.

Я хочу, чтобы мои сыновья глубоко впитали естественное отвращение к самой мысли об измене, даже не столько потому, что это оскорбляет Бога (а это действительно так), а потому что это втаптывает в грязь клятву, данную по любви.

И я хочу, чтоб мои дочери точно так же относились к браку – как требующему от человека пожертвовать своими эгоистичными желаниями, измениться, перестроиться, чтобы на деле доказывать свою любовь к супругу и детям; я хочу, чтоб они не мирились с мужчиной, который относится к этим вещах как-то проще.

В детстве у меня был близкий друг, чьи родители разошлись. Его отец жил далеко от них, они виделись, быть может, раз в год. Я не припомню, чтобы мой товарищ сетовал на это обстоятельство, но всякий раз, когда я приходил к нему домой – а приходил я довольно часто – отсутствие его отца слишком отчетливо чувствовалось. Я не знал, кто из его родителей был виноват в разрыве, и никогда не задумывался над этим. Но вот о чем я вспоминал и о чем много размышлял впоследствии, так это то ощутимое отсутствие отца в этом доме, и то, каково было моему другу и его братьям расти в этой атмосфере. Такое в моем детстве, в моем окружении встречалось нечасто. Сегодня эти вещи стали намного более распространены, как вы знаете.

Я не думаю, что у меня есть какая-то мудрая и глубокая мысль, чтобы поделиться с вами. Я лишь могу добавить, что ненавижу, действительно ненавижу эту культуру, которую мы создали – культуру, в которой себялюбие взрослых цветет и пахнет за счет детей.

Сегодня огромное множество родителей просто не осознают колоссальную ответственность, которую они несут за душевное и духовное благополучие своих детей. Не понимают, как важно усвоить с самого начала: как только ты женишься или выходишь замуж, и уж тем более как только у тебя появляется ребенок, твоя жизнь больше не принадлежит тебе.

Мы не живем в культуре, где это было бы понятно и общепринято. Мы живем в культуре, где к браку относятся как к одноразовой посуде, где родители рационально доказывают сами себе, что с детьми все будет в порядке, а им, несложившимся супругам, лучше каждому пойти своей дорогой. Здесь я должен заметить, что существуют браки, которые действительно трещат по швам, и некоторым супругам на самом деле лучше разойтись, особенно если в семье присутствует физическое или психологическое насилие.

Но распад семьи в результате неверности – это глубочайшая рана, причина тяжелейших страданий и сожалений.

У нас сегодня все по-другому. О нашем моральном состоянии Клайв С.Льюс писал так: «Мы производим людей без сердца, а потом ждем от них добродетельности и инициативности. Мы смеемся над словом «честь», а потом испытываем шок, обнаруживая, что среди нас есть предатели. Мы производим кастрацию, а потом стараемся добиться, чтобы наш мерин принес потомство».

Род Дриер

И. А. Ильин – выдающийся русский мыслитель и философ XX века. Высланный советской властью на параходе за пределы России, он душевно и духовно никогда с ней не расставался. «...Я весь принадлежу нашей многострадальной России; служу только ей и во всем всегда помышляю об ее истинном возрождении и расцвете». Думая о трагедиях века, философ находил причины в духовном оскудении общества: «Жизнь без святости есть первое большое бедствие нашего времени».

Мы, люди современной эпохи, не должны и не смеем предаваться иллюзиям: кризис, переживаемый нами, не есть только политический или хозяйственный кризис; сущность его имеет духовную природу, корни его заложены в самой глубине нашего бытия; он ставит нас перед последними вопросами и ведёт нас в священную область. Мы не имеем ни права, ни основания изображать наше крушение как «невинную» и «неопасную» случайность. Мы должны найти в себе мужество и остроту взгляда, чтобы увидеть вещи такими, каковы они суть на самом деле; мы должны найти в себе волю, чтобы выговорить всю правду и вступить на новые пути. Нам надо освободиться от мелочей повседневности и приучиться смотреть вдаль: куда идёт, куда соскальзывает современный мир? что ожидает нас? что нам делать для того, чтобы предотвратить злейшие возможности и создать новую, прекрасную жизнь?..

Но есть закон, в силу которого грядущая даль открывается только тому, кто смотрит из глубины. Поэтому нам необходимо подлинное углубление духа; мы должны прежде всего сосредоточиться и уйти в живую глубину нашего собственного существа, в «субстанцию» нашей человечности, или, как сказал бы Аристотель, в «энтелехию» нашего духа, в ту священную сферу, благодатность и Божественность которой возвестил нам Сын Божий, Иисус Христос. Повсюду, во всем мире должен начаться постепенно духовный пересмотр наших душевных актов и наших предметных содержаний: в отдельных людях и в малых кружках, в религиозных общинах, в философских обществах и в целых культурных движениях; люди будут сосредоточиваться на последних, священных истоках своей жизни; они будут созерцать жизнь своего сердца и судить о нём — каковым оно должно быть, и каким оно оказалось в действительности, и чего ему недостает... Чем серьёзнее, чем ответственнее, чем глубже, чем искреннее будет этот пересмотр, тем лучше. Ибо бедствия нашего времени велики и опасность можно будет преодолеть только тогда, если будет захвачена последняя глубина человеческой души, если человечество опять проложит себе путь к Богу. Здесь дело совсем не только в «моральном перевооружении», в этих скудных и вымученных словах, обозначающих новую и дешёвую моду и обезпечивающих в лучшем случае укрепленную закулисную дисциплину. Человечество нуждается в обновлении духа и облагорожении инстинкта, в возвращении к Евангельской вере, а не в «чистых перчатках», обещаемых антихристом.

Обновление, предстоящее нам, должно составить целую эпоху в истории. Ибо старые дороги исхожены и прежнее строение акта, творившего культуру, привело нас к ужасным, чудовищным проявлениям внутренней жестокости и внешней техники. И близится время, когда мы все будем помышлять только о внутреннем обновлении и будем искать Божьей помощи и спасения.

Поэтому наше время есть время поворота. В мире намечается перелом; может быть, он уже совершается. Прежнее равновесие утрачено. И той худшей опасности, которая нам грозит, мы можем противостать только при условии внутреннего обновления...

И первые признаки начинающегося обновления мы узнаем в том своеобразном излучении, которое будет исходить от обновлённых людей, в этих лучах живой доброты, сердечного созерцания, совести и мужественно-спокойной веры. Ибо нельзя приходить в соприкосновение с этими последними сферами человечески-божественной глубины, не пробудив в своем инстинкте живой духовности, не оживив в себе христианского сердца со всей его дивной энергией и прозорливостью. А живое сердце посылает в мир свои лучи; и эти исходящие из него лучи не просто человеческие, но Божественно-духоносные...

Всё чаще слышатся голоса, утверждающие, что человечество может спастись только через «Новое откровение»... Как если бы данное нам откровение Христа было «исчерпано» или «изжито»; как если бы человечество уже исходило Его пути — пути Богосыновства, благодарности, сердечного созерцания и живой доброты, — и они не привели ни к чему... Как если бы современный кризис был не нашим кризисом, а кризисом Господа Бога, потому что Он открыл нам «слишком мало» или «слишком давно» и теперь должен поторопиться и восполнить упущенное. А в действительности это мы не сумели воспринять данное нам Откровение и зажить им по-настоящему...

Лучи Божественного Откровения не были отняты у нас. Они светят нам и ныне, как в начале; и мы имеем задание верно воспринять эти лучи и зажить ими. Нам надо найти религиозный акт верного строения, который позволит нам совершить это так, чтобы эти лучи не только светили нам, но излучались через нас и из нас самих, из нашего сердечного созерцания, соединяя нас с другими людьми, освещая нам близкое и далёкое будущее и направляя нашу земную жизнь.

Современный человек должен увидеть и убедиться, что его судьба зависит от того, что он сам излучает в мир, и притом во всех сферах жизни. Он должен удостовериться в том, что дело идет о его душевном очищении, об оживлении и творческом изживании его сердца. Потому что заглохшее и омертвевшее сердце безсильно и слепо; и когда он обращается к жизни, то оно не может вложить в неё ничего хорошего.

Человеческая культура может быть обновлена только живым, излучающим сердцем, ибо только в нём зарождаются новые творческие идеи, только ему даётся очевидность.

Иван Александрович Ильин

Писатель Пауло Коэльо пересказывает такую притчу:

Как-то раз шли по дороге человек, конь и собака. Когда проходили они мимо огромного дерева, попала в него молния и испепелила всех троих. Однако человек не сразу понял, что уже покинул этот мир, и продолжал путь вместе с конем и собакой – порой покойникам требуется некоторое время, чтобы осознать перемену своей участи.

Дорога вела в гору, солнце пекло нещадно, и все трое измучились от жары и жажды. И вот за поворотом открылся им величественный мраморный портал, а за ним – площадь, вымощенная чистым золотом. Посередине бил фонтан холодной и чистой воды. Путник направился к стражу, охранявшему вход.

– Здравствуй. Как называется это прекрасное место?

– Это – рай.

– Как славно, что мы добрались до рая, нам очень хочется пить.

– Можешь войти и пить, сколько захочешь.

– Но мои конь и собака тоже страдают от жажды.

– Очень сожалею, – ответил страж. – Но животным сюда нельзя.

Путник огорчился, потому что жажда мучила его нестерпимо, но в одиночку пить не стал, а поблагодарил стража и пошел дальше. Долго шагали они вверх по склону и совсем выбились из сил, но вот, наконец, увидели некое поселение, обнесенное покосившейся деревянной оградой, а за ней – немощеную дорогу, с обеих сторон обсаженную деревьями. В тени одного из них лежал, прикрыв лицо шляпой, какой-то человек.

– Здравствуй, – поздоровался путник. – Я, мой конь и моя собака умираем от жажды.

– Вон за теми камнями есть источник. Пейте вволю.

Путник, конь и собака пошли к источнику и утолили жажду.

Потом путник вернулся, чтобы поблагодарить.

– Приходите, всегда будем вам рады, – отвечал тот.

– А не скажешь ли, как называется это место?

– Рай.

– Рай? А страж у мраморного портала сказал нам, что рай – там.

– Нет, там не рай. Там – ад.

– Отчего же вы не запретите им называться чужим именем! – растерялся от неожиданности путник. – Эта ложь может вызвать страшную путаницу!

– Ничуть не бывало. На самом деле, они оказывают нам большую услугу. У них остаются все те, кто оказывается способен предать лучших друзей.