|
|
ЧТО ТАКОЕ «ХРИСТИАНСКАЯ ЛЮБОВЬ?» |
|
Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить один из основных признаков христианской любви, как он указан в Евангелии: «любите врагов ваших». Помним ли мы, что слова эти заключают в себе не иное что, как неслыханное требование любви к тем, кого мы как раз не любим? И потому эти слова не перестают потрясать, пугать и, главное, судить нас. Правда, именно потому что заповедь эта неслыханно нова, мы часто подменяем ее нашим лукавым, человеческим истолкованием – мы говорим о терпении, об уважении к чужому мнению, о незлопамятстве и прощении. Но как бы ни были сами по себе велики все эти добродетели, даже совокупность их не есть еще любовь. И новую заповедь, возвещенную в Евангелии, мы поэтому все время подменяем старой – любовью к тем, кого мы уже и так по-человечески любим, любовью к родным, к друзьям, к единомышленникам. Но мы забываем при этом, что про эту – только природную, человеческую – любовь в Евангелии сказано: «кто любит отца или мать <…> сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф 10:37) и «кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер <…>, тот не может быть Моим учеником» (Лк 14:26). А если придти ко Христу и означает исполнение Его заповедей, то, очевидно, христианская любовь не только есть простое усиление, распространение и «увенчание» любви природной, но коренным образом от нее отличается и даже противопоставляется ей. Она есть действительно новая любовь, подобной которой нет в этом мире. Но как же возможно исполнение этой заповеди? Как полюбить тех, кого не любишь – не только врагов в прямом смысле слова, но и просто чужих, далеких, как говорится, «не имеющих к нам отношения» людей, всех тех, с кем ежечасно нас сталкивает жизнь? Ответить можно только одно. Да, эта заповедь была бы неисполнимой, если бы все христианство состояло исключительно в заповеди о любви. Но христианство есть не заповедь только, но и Откровение, и дар любви. И только потому любовь и заповедана, что она – до заповеди – уже дарована нам. Сам Бог любит нас той любовью, о которой говорится в Евангелии. Человек своими силами не может так любить, потому что эта любовь есть Сам Бог, Его Божественная природа. И только в Боговоплощении, в соединении Бога и человека, то есть в Иисусе Христе, Сыне Божием и Сыне Человеческом эта Любовь Самого Бога, лучше же сказать – Сам Бог Любовь явлены и дарованы людям. В том новизна христианской любви, что в Новом Завете человек призван любить Божественной Любовью, ставшей любовью Богочеловеческой, любовью Христовой. Не в заповеди новизна христианской любви, а в том, что стало возможно исполнение заповеди. В соединении со Христом в Церкви, через Таинства Крещения и Причащения Телу и Крови Его, мы получаем в дар Его Любовь, причащаемся Его любви, и она живет и любит в нас. «Любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим 5:5), и Христом заповедано нам пребывать в Нем и в Его любви: «пребудьте во Мне, и Я в вас <…> ибо без Меня не можете делать ничего <…> пребудьте в любви Моей» (Ин 15:4-5,9). Пребыть во Христе – это значит быть в Церкви, которая есть жизнь Христова, сообщенная и дарованная людям, и которая поэтому живет любовью Христовой, пребывает в Его любви. Любовь Христова есть начало, содержание и цель жизни Церкви. Любовь есть, по существу, единственный, – ибо все остальные объемлющий – признак Церкви: «по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин 13:35). В любви – святость Церкви, потому что она «излилась в сердца наши Духом Святым». В любви – апостольство Церкви, потому что она всегда и всюду есть все тот же единый апостольский союз – «союзом любви связуемый». И «если я говорю языками человеческими и ангельскими <…> Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор 13:1-3). А потому только любовь всем этим признакам Церкви – святости, единству и апостольству – сообщает действительность и значимость. Но Церковь есть союз любви не только в том смысле, что в ней все любят друг друга, но прежде всего в том, что через эту любовь всех друг к другу она являет миру Христа и Его любовь, свидетельствует о Нем, любит мир и спасает его любовью Христовой. Она любит во Христе – это значит, что в Церкви Сам Христос любит мир и в нем «каждого из братьев сих меньших». В Церкви каждый таинственно получает силу всех любить «любовью Иисуса Христа» (Флп 1:8) и быть носителем этой любви в мире. Этот дар любви преподается в Литургии, которая есть таинство любви. Мы должны понять, что в Церковь, на Литургию мы идем за любовью, за той новой Богочеловеческой любовью Самого Христа, которая даруется нам, когда мы собраны во имя Его. В церковь мы идем, чтобы Божественная любовь снова и снова «излилась в сердца наши», чтобы снова и снова «облечься в любовь» (Кол 3:14), чтобы всегда, составляя Тело Христово, вечно пребывать в любви Христа и ее являть миру. Через литургическое собрание исполняется Церковь, совершается наше приобщение ко Христу, к Его жизни, к Его любви, и составляем «мы многие – одно тело». Но мы, слабые и грешные, можем только захотеть этой любви, приготовить себя к ее приятию. В древности поссорившиеся должны были помириться и простить друг друга прежде, чем принять участие в Литургии. Все человеческое должно быть исполнено, чтобы Бог мог воцариться в душе. Но только спросим себя: идем ли мы к Литургии за этой любовью Христовой, идем ли мы так, алчущие и жаждущие не утешения и помощи, а огня, сжигающего все наши слабости, всю нашу ограниченность и нищету и озаряющего нас новой любовью? Или боимся, что эта любовь действительно ослабит нашу ненависть к врагам, все наши «принципиальные» осуждения, расхождения и разделения? Не хотим ли мы слишком часто мира с теми, с кем мы уже в мире, любви к тем, кого мы уже любим, самоутверждения и самооправдания? Но если так, то мы и не получаем этого дара, позволяющего действительно обновить и вечно обновлять нашу жизнь, мы не выходим за пределы себя и не имеем действительного участия в Церкви. Не забудем, что возглас «возлюбим друг друга» есть начальное действие Литургии верных, евхаристического священнодействия. Ибо Литургия есть таинство Нового Завета, Царства любви и мира. И только получив эту любовь, мы можем творить воспоминание Христа, быть причастниками плоти и крови, чаять Царства Божьего и жизни будущего века. «Достигайте любви» – говорит Апостол (1 Кор 14:1). И где достичь ее, как не в том таинстве, в котором Сам Господь соединяет нас в Своей любви. Протопресвитер Александр Шмеман | |
|
|
ПОКРОВИТЕЛИ СУПРУЖЕСТВА |
8 сентября – день памяти мучеников Андриана и Наталии. Они, наряду с святыми благоверными князем Петром и княгиней Февронией, тоже являются покровителями супружества. Святые мученики Адриан и Наталия вступили в брак молодыми, и успели прожить вместе всего один год. Жили они в Никомидии Вифинской при императоре Максимиане (305-311). Начав гонение, он обещал награды тем, кто будет указывать христиан и приводить их на суд. Начались доносы, и по одному из них были взяты 23 христианина, скрывавшихся в пещере близ Никомидии. Их мучили, понуждали поклониться идолам, а потом привели в судебную палату, чтобы записать их имена и ответы. Начальник судебной палаты Адриан, наблюдая, с каким мужеством переносят люди страдания за веру, как твердо и неустрашимо исповедуют Христа, спросил: «Какой награды ожидаете вы от своего Бога за мучения?» Мученики отвечали: «Такой награды, какой мы не можем описать, а ум твой не может постигнуть». Воодушевившись, святой Адриан сказал писцам: «Запишите и меня, так как и я христианин и с радостью умру за Христа Бога». Писцы донесли об этом императору, который призвал святого Адриана и спросил: «Неужели и ты обезумел и хочешь погибнуть? Пойди, вычеркни свое имя из списков и принеси жертву богам, прося у них прощения». Святой Адриан отвечал: «Я не обезумел, а обратился к здравому разуму». Тогда Максимиан приказал посадить Адриана в темницу. Его жена, святая Наталия, узнав, что муж страдает за Христа, обрадовалась, потому что сама была тайной христианкой. Она поспешила в темницу и укрепляла мужа, говоря: «Блажен ты, господин мой, что уверовал во Христа, ты приобрел великое сокровище. Не жалей ничего земного, ни красоты, ни молодости (Адриану тогда было всего 28 лет), ни богатства. Все земное - прах и тлен. Богу же угодны только вера и добрые дела». За порукой других мучеников святого Адриана отпустили из темницы сообщить супруге о дне казни. Святая Наталия подумала, что он отрекся от Христа и его отпустили на свободу, и не хотела впускать его домой. Святой убедил жену, что он не бежал от мучений, а пришел известить ее о дне своей кончины. Святого Адриана жестоко мучили. Император советовал святому пожалеть себя и призвать богов, но мученик отвечал: «Пусть твои боги скажут, какое благодеяние они мне обещают, и тогда я поклонюсь им, а если они не могут говорить, то зачем я буду им кланяться?» Святая Наталия не переставала укреплять мужа. Она просила его принести за нее первую молитву Богу, чтобы ее не принудили выйти замуж за язычника после его смерти. Мучитель приказал отбить святым руки и ноги на наковальне. Святая Наталия, опасаясь, чтобы муж, видя страдания других мучеников, не поколебался, просила мучителей начать казнь с него и сама помогала класть его руки и ноги на наковальню. Тела мучеников хотели сжечь, но поднялась сильная гроза, и печь погасла. Многие палачи были убиты молнией. Святая Наталия взяла себе руку своего супруга и хранила в доме. Вскоре тысяченачальник армии просил у императора разрешения жениться на святой Наталии, которая была молода и богата. Но она скрылась в Византию. Здесь ей явился во сне святой Адриан и сказал, что она будет скоро упокоена Господом. Бескровная мученица, изнуренная предшествовавшими страданиями, действительно, вскоре преставилась к Богу. Так, вскоре после страданий святых мучеников, и святая Наталия окончила свой мученический подвиг, пускай и без пролития крови. Много она спострадала святым мученикам, служила им в темнице и смотрела на их страдания, а также покинула ради целомудрия и дом свой и отечество, и в лике мучеников предстала вместе со своим супругом пред Христом, Спасителем нашим. |
|
|
|
ПОСЛЕДНИЙ ДОЛГ |
|
Перед смертью нам всем надо будет причаститься. В прежние эпохи это называлось «исполнить долг». Последнее причастие считалось совершенно необходимым всегда, даже во времена, когда многие христиане бывали в Церкви трижды за жизнь: на крещении, на венчании и на собственном отпевании. Постоянно пытаясь вернуть людей к благочестию, Церковь всё же не строила иллюзий насчёт «всеобщего исправления». Но её заботы всегда направлялись на то, чтобы не отпустить человека из этого мира не примирившимся с Богом. Крещение неотъемлемо, навсегда образует связь человека со Христом. Смыть Крещение с себя невозможно. А значит, человек, пусть проживший жизнь нерадиво, пусть закопавший талант в землю, не выросший в меру призвания, всё же до конца Богу не чужд. Не все нити порваны. И он может быть спасён, хотя бы так, как выхваченный из огня. На это направлены и для этого существуют предсмертные исповедь и причастие. Мы ведь помним разбойника, малыми словами умолившего Господа. Помним и о том, что спасение совершается не от дел, но по милости. И в этой предсмертной Чаше могут уже под занавес жизни омыться все неправды и беззакония человека, ставшего в одночасье маленьким и боязливым, чувствующим, что его ожидает Суд. У этого последнего, «благоразумно-разбойнического» способа спастись есть немало врагов. Например, обычаи мира. Мир до жути безбожен, это проявляется даже среди христиан. Стоит священнику в рясе прийти к кому-то домой — и уже могут звонить соседи с вопросом: кто у вас умер? Реальность будущей жизни и иллюзорность нынешней поменялись местами в головах людей. Мы так цепляемся за эту скучную землю. «Почему вы не причастили отца (мать, бабушку) перед смертью?» — спрашивают то и дело священники. «Мы боялись, что он (она) будет думать, что пора умирать. Мы хотели, чтобы он ещё пожил. Мы думали, что ещё есть время». Мы хотели, мы думали… И в результате — или зовут к холодному трупу на панихиду, или зовут, когда человек не говорит, не ест, не пьёт, а только хрипло дышит, готовый с каждым хрипом распрощаться с телом. В соответствии со словами Христа «приимите, ядите» нужно добровольно принимать и есть. А значит, нужно заранее думать об этом торжественном часе, от которого как ни от одного другого зависит вечность. Ведь последнее слово здесь — это первое слово там. · · ·
Конечно, многое зависит от того, как прожита жизнь, от того, в каком состоянии сердце. Сердце — самая прочная крепость: если в нём нет веры и нет огонька покаяния, то все труды напрасны. «Я верю в Христа как в историческую Личность, но причастие принимать не буду», — говорила одна гордая старушка. С тем и ушла, хотя родственники её были набожны и молились усердно о её покаянии. Напротив, другой человек — офицер, полковник, проживший всю жизнь по видимости без Бога, перед смертью позвал священника. Позвал, написав записку, поскольку болел раком горла и уже не говорил. В записке попросил крещения. Священник его и крестил, и причастил (маленькой крошечкой Святых Даров). Новокрещённый заплакал и, ко всеобщему удивлению, заговорил. Он тихо сказал «спасибо» и тихо отошёл на следующий день, омытый и очищенный, готовый к Встрече. Таких историй неисчислимое множество, и любой священник может рассказывать их десятками. Особенно ценны те из них, в которых люди смотрят на смерть в упор и без трусливой дрожи. Ведь нам часто приходится видеть, как взрослые причащают плачущих и капризных детей. Взрослые уговаривают их, говорят, что батюшка «вкусное даст», и надо же — перед смертью людей всё так же надо уговаривать причаститься. Дескать, не бойся, ты выздоровеешь, всё будет хорошо, и т.д. Но есть люди, смотрящие на жизнь, как орёл на солнце, — не мигая. «Я очень давно больна и должна была бы умереть гораздо раньше», — говорила одна женщина своим сюсюкающим о её выздоровлении детям. Она причащалась так, как солдат берёт в руки оружие перед атакой, и было видно, что она к Переходу готова. Без дерзости, без самоуверенности, но со спокойной надеждой и твёрдой решимостью. После таких причащений священнику надо уединяться на несколько часов, чтобы обдумать и прочувствовать полученный опыт. Этому не научат в семинарии, это стоит многих лет сидения над книгами. Иногда приходится брать ответственность на себя и причащать тех, кто не исповедовался ни разу, а теперь хочет, но уже не может. «Дайте какой-то знак, что вы хотите принять Тело Христово», — просит тогда пастырь умирающего. Последний может слабо кивнуть или моргнуть глазами, может с трудом открыть спёкшийся рот, из угла глаза может выкатиться слеза. И тогда священник обязан горячо за него молиться. Недолго, потому что времени нет, но очень горячо, потому что речь идёт о бесценной душе человека. И потом — причащать. И эти случаи многочисленны. О них вам расскажут многие. Стоит только догадываться, как опечален в эти секунды диавол и как ликует ангельское воинство. Стоит помолиться, чтобы священники всегда успевали и чтобы Бог их хранил от бесовской злобы, потому что дело их великое. · · ·
Из области пастырской практики вернёмся в тёплый и родной мир хорошей литературы. Романы Ф. М. Достоевского полны смертями. Это часто убийства и самоубийства, реже — смерть по болезни или от старости. И почти нет «христианской кончины, безболезненной, непостыдной, мирной». Только два героя Достоевского причастились перед смертью — Мармеладов («Преступление и наказание») и Верховенский-старший («Бесы»). «— Священника! — проговорил он (Мармеладов. — А.Т.) хриплым голосом. Катерина Ивановна отошла к окну, прислонилась лбом к оконной раме и с отчаянием воскликнула: — О треклятая жизнь! — Священника! — проговорил опять умирающий после минутного молчания. <...> Исповедь длилась очень недолго. Умирающий вряд ли хорошо понимал что-нибудь; произносить же мог только отрывистые, неясные звуки…». Мармеладов плохо распорядился своей жизнью, но после него осталась Соня, та самая, которой на каторге в пояс кланялись арестанты. «Матушка, Софья Семёновна, мать ты наша, нежная, болезная!» — говорили они ей. Она и будет молиться за отца, и молитва её не будет бесплодна. Степан Трофимович Верховенский и жил и умирал иначе. Он экзальтирован, восторжен и… бесполезен. Но и он вкусил от Источника бессмертия, а вкусив, высоким слогом произнёс следующее: «Моё бессмертие уже потому необходимо, что Бог не захочет сделать неправды и погасить совсем огонь раз возгоревшейся к Нему любви в моём сердце. <...> Если есть Бог, то и я бессмертен!» Оба — мы верим — успели. Тесные врата, ведущие в Царство, захлопнулись не перед носом, а за спиною. Эти врата ожидают и нас, и наших близких. О свободном прохождении сквозь них стоит думать заранее. Одни ворота открываются после заветного словечка, вроде «Сим-Сим, откройся». Другие — например, ворота осаждённых городов, — открываются благодаря ослу, навьюченному золотом. Те Врата откроются только покаянием и нелицемерной верой. Христос тогда будет искать Себя в нас. Не наших добрых дел и не чудес, нами сотворённых, а Себя Самого. «Тело Твоё и Кровь сокрыты во мне. Ради этого помилуй меня», — молился святой Ефрем. Если даже всю жизнь кто-то крещёный странно прожил без этого Живого Хлеба, то перед смертью у него есть возможность исправить упущенное. Всем надо думать об этом заранее. Протоиерей Андрей Ткачев В одной местности жил старец, обладавший даром пророчества. Его спрашивали о том, будет ли война, и он точно называл день её начала; его спрашивали о погоде, и он предсказывал, будет лето засушливым или дождливым… И лишь на один настойчивый вопрос земляков он не отвечал: когда наступит конец света. Однажды люди увидели мудреца в задумчивости. «О чём твоя печаль?» – спросили его. «О том, что завтра не взойдёт солнце», – ответил он и удалился в своё жилище. Народ испугался: кто-то бросился спасаться бегством, кто-то решил убить себя. Большая часть жителей собралась вместе, чтобы встретить конец света. Но солнце взошло как обычно. Толпа с криками негодования бросилась к дому мудреца. Но к ним никто не вышел. Пророк умер этой ночью. |
|
|
|
НЕБЕСНЫЕ ФРЕСКИ |
Большой комфортабельный автобус, плавно затормозив, остановился на окраине Иерихона, у подножия знаменитой Горы Искушений. Водитель–араб Ибрагим, молодой симпатичный мужчина лет тридцати, открыл переднюю дверь, и русские паломники, уставшие от долгой езды, стали выходить на небольшую площадку, где расположилось несколько торговых палаток. – Не забудьте взять бутылочки с водой, – громко напомнила гид Ирина, жившая когда-то в России, а потом переехавшая в Израиль, на свою историческую родину. – Идти далеко, а здесь очень жарко. Вячеслав Михайлович, иконописец из Самары, детство провел в Узбекистане и хорошо переносил полуденный зной, однако противиться словам гида не стал, сунув в пакет купленную по пути у запасливого Ибрагима минералку. Выйдя из автобуса, он услышал удивленные возгласы спутников: «Смотрите, смотрите – русское кафе!». Действительно, у пешеходной дороги, ведущей наверх, к греческому Сорокадневному монастырю, стоял киоск с надписью: «Кафе Горы. Добро пожаловатъ». Именно так, с твердым знаком на конце; и помельче: «свежий сок мороженое чай гранат сок кофе вода». – На Святой Земле много паломников и туристов из России, – сказала руководитель группы Екатерина, которая, несмотря на свою молодость, уже больше десяти раз успела побывать в Израиле, а в группе ее успели полюбить не только за молодость и обаяние, а за умение общаться с людьми и в короткий срок сплотить группу в одну большую семью. – От нас здесь основной доход, так что не удивляйтесь, если будете видеть надписи на русском языке... А теперь потихонечку двинемся на Гору. – Она подняла правую руку вверх, указав на канатную дорогу, и добавила: – Несколько лет назад для туристов пустили фуникулеры, чтобы быстрее подниматься до монастыря. Но мы не туристы, – Екатерина улыбнулась. – Мы – паломники и потопаем наверх своими ножками. – Дорогие мои! – крикнула она нескольким женщинам, остановившимся у лотка с симпатичными игрушечными барашками и верблюжатами. – Сувениры купите на обратном пути. Не отставайте. Екатерина, среднего роста, статная, крепко сбитая, в белой блузке и длинной шифоновой юбке, раскрашенной в разные цвета в стиле импрессионизма с преобладанием нежно-голубого и розового, в легком голубом шарфике на каштановых волосах, энергичной походкой двинулась вперед. Вячеслав Михайлович взглянул на Евангельскую гору, где Иисуса Христа искушал дьявол. Как художника его поразило не столько великолепие палестинского пейзажа, где светло-коричневые тона, переходящие в желтизну, необычно сочетались с насыщенным ультрамарином низкого неба, но внутренней одухотворенностью открывшейся перед ним чудесной картины. Возможно, эта одухотворенность исходила от крошечного монастыря, прилепившегося на краю скалы, высоко над обрывом, а может быть, от почти полного отсутствия растительности, что создавало ощущение первозданности этой каменной пустыни и особой близости Бога-Творца. – Кстати, в свое время в Сорокадневном монастыре много лет подвизалась схимонахиня Иоанна, – услышал он звонкий голос Екатерины. – Когда началось строительство канатной дороги, матушка сказала: «Как только первый фуникулер поднимется в монастырь и здесь появятся туристы в шортах, не будет уже в этом святом месте той благодати и спокойствия. Я тоже уйду отсюда». И она сдержала свое слово: теперь матушки нет в монастыре. Зато туристы за доллары поднимаются туда в фуникулерах. – Катя, а что это за схимонахиня? – с интересом спросил Вячеслав Михайлович. Он был на двадцать лет старше Екатерины, поэтому считал себя вправе называть ее просто Катей. – Она наша, русская, – ответила Екатерина. – Приехала на Святую Землю еще в советское время, в русских монастырях ей места не нашлось. Сами понимаете, какая тогда была обстановка. Тогда матушка Иоанна обратилась в греческую Патриархию, и ее благословили сюда, в Сорокадневный монастырь, подальше от любопытных глаз. Мне довелось видеть матушку и беседовать с ней. Это, скажу я вам, истинная подвижница, постница и молитвенница. Она настолько была высохшая от поста и пустынного зноя, что выглядела почти безплотной. Она даже внешне походила на Марию Египетскую, как ее изображают на иконах. А вам, Вячеслав Михайлович, как иконописцу, наверно, будет интересным то, что матушка Иоанна и сама писала иконы. В храме, наверху, есть маленькая часовня над камнем, на котором, по преданию, сидел Спаситель, когда Его искушал сатана. Так вот, она, пока еще жила в монастыре, начала расписывать часовню фресками. Эти фрески настолько удивительные, неземные, что от них трудно оторвать взгляд. Да вы сами скоро их увидите, – закончила Екатерина свой рассказ. – У матушки было иконописное образование? – задал еще один вопрос Вячеслав Михайлович, заинтригованный упоминанием о необычных фресках. – По-моему, нет. Она писала по внушению Свыше. Такое впечатление, что Ангел водил ее рукой, – ответила руководитель группы. В Вячеславе Михайловиче проснулось профессиональное любопытство. Он был опытным иконописцем, расписал несколько храмов, написал много больших и маленьких икон; его искусство высоко ценили не только священники и архиереи, но и специалисты по иконографии. Правда, он не писал по сырой штукатурке, а именно эта старинная техника росписи стен и называется фресками. На Святой Земле, в древних монастырях, он видел прекрасные мозаики, росписи и святые образа, но встретить что-то такое, что поразило бы его своей необычностью, Вячеслав Михайлович не сподобился. Поэтому он непроизвольно прибавил шаг, чтобы поскорее взглянуть на фрески русской схимонахини. За несколько дней общения с Катей он убедился, что она неплохо разбирается в искусстве, имеет тонкий вкус и вряд ли стала бы говорить ему о фресках, если они не произвели бы на нее сильное впечатление. Поднявшись к монастырю, паломники остановились, чтобы полюбоваться открывшейся сверху прекрасной картиной. Внизу, как на ладони, зеленел Иерихон, один из древнейших городов мира, естественный оазис в суровой иудейской пустыне. Именно его первым завоевали израильтяне, войдя в землю обетованную. Иерихон славился производством бальзамов, поэтому его название истолковывается как «благовонный, благоухающий город»; впрочем, существует и другой вариант перевода – «город пальм», а до завоевания евреями Иерихон у местных народов означал «луна». За ним виднелась обширная долина, а дальше, у горизонта, в голубоватой дымке – длинная гряда серых гор. Вячеславу Михайловичу в какой-то момент показалось, что отсюда действительно видны «все царства мира». Справа, если встать спиной к монастырю, поражала взор широкая и глубокая пропасть между желто-коричневыми скалами. На противоположной скале чернело множество дыр разных размеров. – Там что, пещеры? – спросил Вячеслав Михайлович Катю. – Да, вы угадали. В древности там селились монахи–отшельники, чтобы никто не мог помешать их молитве, – ответила она и, обращаясь уже ко всем, скомандовала: – Ну все, дорогие мои, полюбовались пейзажем, попили водички, а теперь пойдем в монастырь. У входа их встретили не бородатые послушники в черных потершихся подрясниках, а... два предприимчивых араба с дешевыми женскими украшениями в руках. – Мадам, мадам! – призывно закричали они, показывая бусы из разноцветных камушков. – Тэн доллар, плиз! Но русские «мадам» не соблазнились их нехитрым товаром, хотя некоторые (о, это непреодолимое стремление женщин к бижутерии!) все же остановились, чтобы взглянуть на бусы и даже повертеть их в руках; и оставив незадачливых торговцев разочарованными, зашли в греческую обитель. – Раньше их здесь не было, – заметила Екатерина, – но когда появились туристы, то появились и торговцы. У Вячеслава Михайловича, как только он переступил порог монастыря, возникло ощущение, что они, паломники, с палубы корабля, плывущего в безбрежном океане, вдруг опустились в тесный трюм. Узкий проход между каменным зданием келий и нависающей низко над головой серовато-желтой скалой повернул направо и привел их в большую пещеру с низкими сводами и деревянными скамьями возле стен. Уставшие паломники тут же расселись на них с превеликим удовольствием. Греческий послушник, стоявший рядом с маленьким столиком, жестом предложил им минералку и леденцы, но людям уже не хотелось вставать. Гид Ирина, все это время потихоньку шедшая позади группы, а теперь вставшая в центре пещеры, наконец-то приступила к своим обязанностям и стала рассказывать о Евангельском событии, произошедшем на этой Горе, и о возникновении Сорокадневного монастыря... Вячеслав Михайлович ощущал в сердце благоговейный трепет и внимательно слушал гида, однако мысли его неудержимо стремились туда, где он должен был увидеть фрески схимонахини Иоанны. Ему почему-то казалось, что именно там, у этих загадочных фресок произойдет то, ради чего Господь привел его на Святую Землю. – Сейчас здесь остались всего два монаха и послушник, – закончила свое повествование Ирина. – Остальное вам покажет Екатерина, а я пока посижу отдохну. Паломники поочередно, пригибаясь, стали проходить в другую, только уже небольшую пещеру, в ту самую, где молился Христос, укрываясь от палящего зноя. Внутри пещеры Вячеслав Михайлович увидел Распятие, расписанное красками, большой старинный образ Архангела Михаила с огненным мечом, на стене – аналойную икону Божией Матери. – Точно в такой же пещере, как эта, подвизался Илия-пророк на горе Хорив, – негромко пояснила руководитель группы. – Да и другие древние святые укрывались в таких пещерах. Нам на Хорив попасть не удастся, к сожалению, но я вас уверяю, дорогие мои, что там все так же, как здесь. Вячеслав Михайлович заметил на полу, у Распятия, маленький камешек, немного посомневался – брать не брать, – но все же поднял его. – Катя, можно взять себе этот камешек на память о святой пещере? – Конечно, Вячеслав Михайлович, – обрадовала его руководитель группы. – Раз Господь подал вам, берите. Найти камешек здесь – редкость. А вот в часовне, которую расписывала матушка Иоанна, можно будет взять много камушков из специального ящичка. При упоминании о матушке Иоанне душа Вячеслава Михайловича встрепенулась, как потревоженная птица. «О Господи, это какое-то наваждение, – пронеслось у него в мыслях, – как будто я иду на первое свидание». Помолившись в пещере Спасителя, паломники по тому же узкому коридору между скалой и кельями прошли в монастырский храм. Справа, недалеко от входа, прямо на каменной стене была написана Казанская икона Пресвятой Богородицы. Написана, видно, была давно, потому что краски ее потускнели и повредились от времени. Над входом в храм, так же написанный на камне, смотрел на входящих Спас Нерукотворный. Чем меньше оставалось расстояния до часовни с фресками русской схимонахини, тем больше волновался Вячеслав Михайлович. Так волнуются перед важной встречей, которая должна не только что-то решить в твоей жизни, но даже изменить твою судьбу... – Дорогие мои, вот еще одно свидетельство милости Божией, – зазвенел голос Екатерины. – В этой безжизненной горе откуда-то появился водный источник, воду провели прямо в храм, и мы с вами сейчас сможем ее попить и набрать с собой в бутылочки. Рядом с удивительным источником (вполне вероятно, что туда по подземным расщелинам каким-то образом поднялась вода из знаменитого Иерихонского источника, существовавшего еще до основания Иерихона, то есть с древнейших времен, но явно без Божественного вмешательства здесь не обошлось) стоял столик с иконой Святителя Николая, перед ней горела лампадка и лежала кисточка. – Из этой лампадки паломники помазываются маслицем, – Екатерина взяла в руки кисточку. – Давайте и мы помажемся во исцеление души и тела, а потом попьем водички... И вот наконец-то по небольшой лесенке Вячеслав Михайлович вслед за Катей поднимается в часовню, где находится камень, на котором сидел Спаситель, когда Его искушал на этой Горе дьявол. Слева, возле узкого окошка из цветных витражных стекол, стоял небольшой ящичек, наполненный камешками. – Вот про них я и говорила, – повернулась к нему Екатерина. – Это камешки смирения. – Смирения? – удивился Вячеслав Михайлович. – Да, смирения, – руководитель группы сделала паузу, подождав, пока поднимутся остальные, и весело продолжила: – Если вам в раздражении захочется сказать какую-нибудь гадость, то засуньте в рот несколько камешков с Горы Искушений и попробуйте что-нибудь промолвить. Так и научитесь смирять свой язык, который у нас, как известно, что меч обоюдоострый. Берите, Православные, не стесняйтесь! Паломники заулыбались, кое-кто даже засмеялся, Вячеслав Михайлович тоже улыбнулся, оценив остроумие Кати. – А вот фрески матушки Иоанны, – уже серьезным голосом заговорила Екатерина, указав рукой на своды и стены часовни. – Чуть позже вы сможете их спокойно рассмотреть и сфотографировать, а сейчас давайте споем тропарь Спасителю и приложимся к святыне. Однако Вячеслав Михайлович, не в силах больше сдерживать свой профессиональный интерес, устремил свой взор на фрески, написанные русской схимонахиней. Сначала он слегка разочаровался и даже пришел в недоумение. Бледные, не прописанные в деталях, а некоторые и вовсе недописанные, фрески казались лишь набросками, эскизами икон, требующими основательной доработки. Собственно, с точки зрения иконописи так действительно и было. Катя же рассказывала, что схимонахиня Иоанна с появлением фуникулеров ушла из монастыря, а значит, не успела закончить роспись часовни. Тем не менее первое впечатление оказалось обманчивым, потому что было внешним, зрительным. Во фресках матушки Иоанны открывалось что-то такое, что при дальнейшем их рассмотрении невольно притягивало взгляд. Пока Катя с паломниками пела тропарь, Вячеслав Михайлович понял, в чем необычность этих примитивных, как сначала представлялось, настенных росписей. Необычность и поразительная одухотворенность заключалась в ликах, которые светились неземным, Фаворским светом, и именно непрописанность одежд и фона подчеркивала это небесное сияние, струившееся из глаз Спасителя, Матери Божией, Ангелов и святых угодников. Чем дольше смотрел Вячеслав Михайлович на фрески, тем сильнее становилось ощущение того, что они писались не руками и даже не душой и сердцем, а Духом Святым. Как будто эти святые образы Божественною силою проявились из Горнего мира и застыли на стенах и сводах часовни. В них не было ничего личностного, человеческого, ни иконописной манеры, ни иконописной школы, в них не было ничего земного. Поэтому лики на фресках не только светились, но и дышали. Они были живыми и смотрели прямо в твое сердце. – Вячеслав Михай–лович! Все уже приложились, вы один остались, – услышал он голос Кати. – Что, не можете от фресок оторваться? Я вас как иконописца понимаю. Правда, необычные фрески? – Да, теперь я сам убедился. Чем дольше на них смотришь, тем большая глубина в них открывается. Просто удивительно! – ответил Вячеслав Михайлович. – Можно, я приложусь к камню Спасителя и еще немного здесь побуду? – Конечно, Вячеслав Михайлович, – понимающе улыбнулась Екатерина. – А если бы вы видели саму матушку Иоанну, она бы произвела на вас такое же впечатление. Простота и недосягаемая глубина одновременно. Святой человек! – она сокрушенно вздохнула. – Куда нам до нее, грешным... Ну ладно, мы пока выйдем из монастыря и подождем вас у входа. Отдохнем, поснимаем, там такие красивые фотографии получаются, – Екатерина снова улыбнулась. – Только вы совсем здесь не останьтесь. Даст Бог, еще раз на Святую Землю приедете. Приложившись к святыне, Вячеслав Михайлович стал внимательно осматривать каждую фреску, стараясь запечатлеть в своей душе то, что было на них изображено скудными линиями и красками. Вот Иоанн Предтеча крестит в Иордане Мессию Христа. Фигуры настолько внутренне динамичны, что вот-вот оживут и заговорят. Ничего лишнего: серо-голубая полоска воды между светло-коричневыми берегами, Господь и Креститель Иоанн, простерший над Ним свою десницу. На широких откосах узкого окна – Серафимы. Крылья только обозначены, не прописаны, но лики совершенно живые, будто Серафимы минуту назад появились здесь из Горнего мира. Архангел в белых одеждах с длинным мерилом (посохом – знаком посланничества), присевший, чтобы спокойно сообщить людям добрую весть. Хотя он и изображен в виде прекрасного юноши с крыльями, в его лике нет ничего такого, что напоминало бы о земном, а лишь отражение сияния Отца светов, Бога-Творца. Божия Матерь «Знамение». Взор Ее сосредоточенный, скорбный и любящий одновременно. Богородица испытующе смотрит на входящих в часовню: с чем вы пришли к Сыну Моему? Особенно поразил его образ Христа из деисусного чина, написанный в нише над камнем, сидя на котором Он произнес: «Не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф. 4, 4). Глаза Спасителя излучали такую любовь и такую боль, что казалось: еще миг – Он заговорит и тихо скажет: «Се, стою у дверей и стучу, а вы не открываете Мне!». Вячеславу Михайловичу стало не по себе от этого пронзающего душу взгляда. По бокам от ниши Матерь Божия Агиосоритисса (Заступница), стоящая вполоборота в полный рост со склоненной головой и с воздетыми ко Господу руками, и Иоанн Предтеча в таком же положении. Они как бы умоляют Спасителя: прости их, грешных, вразуми и дай им время на покаяние. А вот только обозначенные коричневой краской контуры. Распятие Господа с предстоящими Пресвятой Богородицей и Апостолом Иоанном Богословом, Спас в Силах. Впечатление еще более удивительное. Вроде бы одни очертания, одни линии, а все равно фрески словно живые, и эта запредельная для нас жизнь Небесного Царства струится через глаза Божественных ликов. Вячеслав Михайлович хотел сфотографировать фрески, но не смог. Да они и так навсегда запечатлелись в его памяти. Потрясенный увиденным, он подошел к окну часовни и посмотрел на простиравшуюся внизу пропасть. У него захватило дух. На середине пропасти парила большая темная птица, похожая на орла. «Вот и я, как эта птица, – подумал Вячеслав Михайлович, – оторвался от земли, от объемной живописи, стал богомазом, изображающим Небесное, овладел древнерусской темперной техникой письма; а в высоту так и не поднялся, парю между небом и землей». Он отчетливо в этот миг осознал, что не сможет больше писать иконы так, как писал раньше. Но для того, чтобы писать их по-другому, нужно сначала измениться самому, нужно научиться стяжать благодать Божию, как стяжала ее русская схимонахиня Иоанна. И тогда иконы станут не воплощением его вдохновения, мастерства и труда, а воплощением Горнего мира, действительно «умозрением в красках», как писал князь Евгений Трубецкой. Только теперь Вячеслав Михайлович понял Промысл Божий о себе. Господь привел его в эту часовню для того, чтобы он внутренне изменился, изменил свою жизнь, стал другим человеком... Вячеслав Михайлович отошел от окна и, спустившись по лесенке в храм, духовно окрыленный, поспешил к своей паломнической группе. Протоиерей Сергий Гусельников |
|
|
ПРИТЧА |
У ворот в Царствие Божие очередь. Мужчина встречает прибывших с земли покойников. – Ты кто? – спрашивает он очередного. – Я – католический богослов. – А Иисуса Христа знаешь? – Что за вопрос, я ж богослов... – А-а... Ну, иди налево. Подходит следующий. – А ты кто? – Я – протестантский пастырь. – А Иисуса Христа знаешь? – Что за вопрос, я ж пастырь, это мой лучший друг... – А-а... Ну, иди налево. Следующая!.. Подходит старушка. – Ты кто? – Я – православная, всю жизнь в хоре пела. – А Иисуса Христа знаешь? – Помилуй, Господи, кто ж Тебя не узнает?! |
|
Официальный сайт Храма Святителя Тихона, Патриарха Московского и Всероссийского.
Создан и поддерживается с благословения настоятеля храма. Обращаться по телефону (484) 394-75-15, 8-903-109-35-66 Copyright © 2014 Все права защищены |
Дизайн и программирование: CriticWorld
|