Архив номеров: 2009 год, выпуск № 10 (70)

ПРЕИМУЩЕСТВО НЕВЕРИЯ

В споре между верой и неверием, который ведется извечно, а не только в наши дни и не между людьми только, но и в каждой душе человеческой, самый трудный вопрос для веры – этот: «Откуда и почему столько зла в мире?» Как часто приходится слышать: «Если бы ваш Бог существовал, разве Он допустил бы все это? Допустил бы это переполняющее мир страдание, личное и коллективное, эти несчастья, болезни, ужас разлуки и смерти, безконечное торжество несправедливости, ненависти и насилия?»

В романе «Братья Карамазовы» Достоевский сводит все это к знаменитому вопросу о слезинке замученного ребенка. Иван Карамазов утверждает, что такого допустить нельзя, а если Бог допускает и малейшее зло в целях какой-то непонятной «будущей гармонии», то он почтительнейше возвращает Ему «билет». Неверию легче ответить на этот мучительный вопрос, ибо оно не претендует на веру в доброго, любящего, всеблагого Бога и потому не обращается к Нему с вопросом, как же допускает Он нескончаемые мучения сотворенного Им, да еще по Своему образу и подобию, человека. Неверие как бы говорит: «Попробуем это зло и это мучение ослабить, уменьшить. Сделаем, что можем». Но дальше этого неверие не идет, ибо зло в мире так же естественно для него, как плохая погода, наводнения, эпидемии. Защита от дождя – зонтик, от наводнения – заградительные сооружения, от эпидемий – профилактика и медикаменты. Тут нет вопроса о происхождении зла и ответственности за него, а только о той или иной форме борьбы с ним. И потому неверие в этом споре имеет преимущество над верой. Больше того: вера очень часто кажется неверию малодушным бегством от зла и настоящей борьбы с ним.

И действительно, вера выглядит подчас как своего рода нравственный эгоизм, с одной стороны, и как фатализм – с другой. Вот гибнут в катастрофе десятки людей, вот на экране телевизора показывают нам детей, умирающих в Африке от голода. И от этого кошмара массовой гибели, от ужаса в этих детских глазах, от невыносимости всех человеческих страданий многие верующие спасаются благочестивыми отговорками: «Что ж, видно, так угодно Богу», «На все воля Божия», «С Богом не поспоришь».

А что, в сущности, они значат? Что Богу угодно, чтобы в страшных мучениях умирали ни в чем не повинные дети? Чтобы корчилось от боли созданное для жизни молодое тело? Чтобы веками, тысячелетиями плакали в безысходном горе матери? И каким лицемерием, какой ложью, каким эгоизмом отдают все слова, которыми мы по привычке утешаем страдающих, до тех пор, пока это страдание не ударило по нам, пока не появилось над нами страшное облако болезни, мучения, смерти!

КОРЕНЬ ВСЕХ ЗОЛ

Наша эпоха в особенности отмечена ненасытной жаждой найти наконец средство от зла и страдания. Одни видят это средство в коренной перестройке общества и прежде всего – экономики, от которой зависит удовлетворение основных человеческих потребностей, другие проповедуют всевозможные «духовные» рецепты. Но все эти идеологии сходятся в утверждении, что человечество способно рационально уничтожить зло и добиться счастья, и притом счастья для всех.

Предположим однако, что все наконец будут сыты, что удастся победить нищету и голод; допустим, что в мире, как обещают все идеологи счастья, введены будут равенство, справедливость и максимальное удовлетворение всех житейских нужд; допустим, наконец, что каждый получит возможность свободно избирать род жизни, труда и развлечений. Все это, сколь ни кажется утопическим, хотя бы возможно себе представить, как можем мы себе представить, к примеру, прогресс в области медицины и связанное с ним сокращение физических страданий. Но именно тогда, когда в разуме и воображении мы уже построили всеобщее счастье, становится очевидно, что зло, подлинное зло, глубже всего этого и корень его иррационален. Недаром библейский рассказ о происхождении зла первое обнаружение его связывает не с недостатками мироустройства, а с раем. Ибо, согласно Книге Бытия, именно в раю, т. е. в полноте радости и блаженства, первочеловек Адам захотел... не зла как такового, конечно, а того, что привело к грехопадению, в котором христианская вера всегда видела проявление глубинной сущности зла.

Чего же захотел первочеловек Адам? Упрощая, можно сказать, что захотел он жизни для себя и только с собою; власти, ничем не ограниченной; смысла, им самим созданного. Устами Бога-Творца Библия говорит об этом так: Адам захотел быть как Бог (Быт 2:22).

Жизнь дана была человеку затем, чтобы смысл ее лежал вне его – в любви, самоотдаче, служении и радости от них. Но именно этот смысл человек отверг и продолжает отвергать в теориях и идеологиях, сулящих ему как будто всецелое и окончательное счастье. Ибо все эти теории и идеологии сходятся в том, что счастье есть полное удовлетворение внешних нужд и потребностей человека.

А что если именно тут настоящий, глубинный источник зла? Что если тут, в этом безостановочном самоутверждении человека и человечества настоящая причина того страдания, которым так очевидно переполнена вся наша жизнь? Что если в этом сведении всей жизни к одному стремлению – не страдать – и коренится само страдание? Так подходим мы к той тайне зла, которая, сколько бы ни отвергал ее человек, неизменно присутствует в бытии мира. И именно в раскрытии этой тайны – смысл Евангелия, смысл проповеди Христовой и, главное, смысл того страдания, которое оставлено нам как образ победы, как путь к единственно подлинному счастью.

ТАЙНА СОВЕСТИ

Современный человек почти не знает уже, что такое раскаяние, или покаяние. Не знает, потому что его научили видеть источник всего нехорошего не в себе самом, а вовне – в чем-то безличном; по отношению к чему сам он всегда только жертва. Если плоха жизнь, если вокруг нас столько зла и страдания, то это потому, что общество несправедливо распределяет материальные блага – пищу, одежду, квартиры. Если страдает человек, то это потому, что наука не все еще объяснила и разрешила. Если не чувствует себя счастливым, то потому только, что недостаточно уяснил законы, управляющие миром и жизнью, и надо всего-навсего вдолбить ему эти законы, перевоспитать так, чтобы сознание его стало «научным», всецело подчиненным теории, которая раз навсегда объяснила, в чем зло и как его уничтожить. Поэтому в нашей цивилизации не осталось места для глубокого вздоха, с которого в христианском опыте жизни начинается все то, о чем и сам призыв Христов: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф 4:17). Без этого вздоха, без этого пробуждения совести невозможно объяснить себе тайну зла, невозможно и начать борьбу с ним. Тут кончаются все теории, все философии, все рассуждения; тут начинается то, что одно только способно новым светом осветить жизнь и дает силы не только заново осмыслить ее, но и по-новому жить.

Откуда же и о чем этот вздох? Конечно, все разговоры и рассуждения о нем безсмысленны, если не признать как самоочевидность наличие в человеке той внутренней глубины, того таинственного духовного органа, что издревле зовется совестью. «Жить по совести», «совесть не велит», «совесть замучила», «очистить совесть» – так почти невольно всегда говорил человек, так и сейчас говорит он, сколько бы ни внушали ему, что зло «объективно» и познание, как и уничтожение его, – задача «объективной» науки. Далеко не всякий человек даст «научное» определение совести, но нет человека, который не ощутил в себе хоть раз в жизни, хоть на минуту, на секунду некий голос, который невозможно заглушить и который звучит как голос последней правды, последнего безпощадного в безпристрастности своей суда. Нет, это не просто «голос разума», которым мы так часто оправдываем в своих гладких рассуждениях любое зло, не просто «голос морали» – морали, которую, как нам все время разъясняют, можно вывести из чего угодно: из «классовой борьбы», «интересов нации» и т. п. Ибо в том-то и уникальность совести, несводимость ее ни к чему другому, что она одновременно и нечто самое глубокое во мне, как бы я сам на последней своей глубине, и то, что обращено ко мне как голос, призыв, увещание, словно бы кто-то другой во мне судил, звал, оценивал, просвещал меня.

Ясно одно: совесть есть, и это не «выдумка», не «надстройка», не «субъективное переживание». И в последнем счете, сознательно или безсознательно, только совестью, и ею одной, по-настоящему оцениваем мы себя и других, хотя и заглушаем ее всевозможными самооправданиями вроде «с волками жить – по-волчьи выть» или примитивными, ничего не объясняющими теориями, убегаем от нее в пьянство, буйные увеселения и разврат. Такое бегство, однако, безполезно: совесть есть. И вот внезапно приходит от нее этот глубочайший вздох, это пронизывающее, как молния, сознание нашей глубочайшей вины, неправды, внутреннего уродства, но одновременно – страстное желание освободиться от этого бремени, очиститься, возродиться. Отсюда и начинается раскаяние. Оно делает самоочевидным для нас то, что к разгадке тайны и сущности зла приводит не разум, не мораль, не идеология, а только совесть – таинственный свет, который горит в душе и никогда не угашается до конца всей тьмой, всем безобразием падшей жизни. Совесть – это загадочный голос, про который неизвестно, откуда он приходит и как становится слышен, но вот он говорит – и мы слушаем, обличает – и мы соглашаемся. Это голос, который дает нам силу оценивать себя изнутри и вверяться этой оценке.

Итак, именно с совести и потому – с раскаяния начинается приближение наше к той тайне зла, о которой мы все время говорим.

СОСТРАДАНИЕ ХРИСТУ

Достаточно оказаться свидетелем даже одного невинного страдания, чтобы все существующие объяснения зла, а их много, показались плоскими и неубедительными. Зло, торжество зла остается и для верующего страшной, необъяснимой тайной. И в этой тайне вера видит только два ответа, вернее, не ответа даже, а два опорных пункта, две очевидности. Одна – это связь зла с тайной свободы, другая – образ страдающего Христа, т. е. основополагающий для христианской веры опыт Креста с пригвожденным на нем Человеком, о Ком мы говорим, что Он Бог, в Которого мы веруем.

Остановимся кратко на каждой из этих очевидностей и попробуем, как это ни трудно, их объяснить. Итак, тайна свободы. Как ни странно, но те же люди, которые отрицают Бога, допускающего в мире столько зла, осуждают религию за то, что она якобы порабощает человека, лишает его свободы. Восстание против религии, борьба с ней ведутся обычно во имя свободы. Но что же такое свобода, как не возможность выбора, и, значит, выбора как раз между добром и злом? Если человек не может выбрать зло, он не свободен. Если он свободен не призрачно, а по-настоящему, он может выбрать зло. Так вот, христианство всегда утверждало и утверждает, что Бог сотворил человека абсолютно свободным. И именно эта свобода есть главный источник столь часто торжествующего в мире зла. В библейском рассказе о сотворении человека Адам выбирает зло, потому что он свободен. Но зло порождает зло, делается само источником зла. Иными словами, если Бог, как говорят, допускает зло, не препятствует ему, оказывается как бы безсильным перед ним, то это потому, что Он, создав свободное существо – человека, раз навсегда ограничил Свое всемогущество. Если бы человек не был свободным, он не мог бы свободно выбрать то добро, ту красоту, то совершенство, к которым свободно призывает его Бог, не мог бы быть другом Божиим. Но, будучи свободным, он может так же свободно выбирать зло и быть целиком за этот выбор ответственным. Такова первая очевидность, первое объяснение христианством тайны зла.

Но объяснение это было бы не только неполным, но и ложным, не будь оно укоренено во второй очевидности, а именно – в образе и опыте страдающего Христа. Почему именно Крест, именно крестные страдания Христа составляют сердцевину христианской веры? Потому, конечно, что тут ответ Самого Бога на торжество зла и одновременно начало, источник победы над злом. Упрощая до крайности, это можно выразить так: если Бог раз навсегда ограничил Себя свободой человека и потому не может разрушить зло извне, ибо это значило бы отнять у человека его свободу, то у Бога, любящего человека и желающего спасти его от зла, нет другого пути, как взять на Себя страдания человека, принять на Себя все зло мира и изнутри разрушить его Своей любовью. Вот последняя тайна христианства: Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни, Он был наказан за наши грехи, и ранами Его мы исцелены (Иc 53:4–6). Весь добро, весь любовь, весь беззащитность, Христос свободно отдает Себя власти зла, ненависти и злобы. На этом одном Человеке, про которого предающий Его Пилат говорит: Я не вижу в Нем никакой вины (Лк 23:4), сосредоточивается все зло мира, вся его ненависть. И в том весь смысл страданий Христовых, что ни разу, нигде, никогда не отвечает Он на зло злом, на насилие насилием, на ненависть ненавистью: Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк 23:34).

И вот в этом мире, полном страдания, злобы и ненависти, живет неистребимо образ Распятого, и наша вера знает, что Он участвует в каждом страдании, состраждет всякому страждущему, стоит у каждого мучения. Зло видимо торжествует. Но тем, кто спрашивают меня: «Как же молчит, как допускает все это ваш Бог?», я могу указать на Крест, на Распятого на нем Бога и на слова Евангелия о том, как в ночь перед Своей смертью Христос начал скорбеть и тосковать (см. Мф 26:37).

Нет, не остался Бог безучастным к нашему страданию, но вошел в него и принял его. И потому так часто именно страждущие находят Бога, встречают Христа и верят в Него. И, найдя, не спрашивают, где же Бог, ибо знают: Бог рядом, во мне, дающий мне силу нести крест, а значит, само страдание и даже зло претворять в победу добра. Не странно ли: всецело благополучные, всем обладающие слишком часто не чувствуют Бога. Но достаточно человеку прикоснуться к страданию, освободиться от призрачного земного счастья, как начинается его встреча с Богом, ибо Христос, взяв на Себя все человеческое страдание, претворил его в путь к Богу, в полную победу над злом.

Публикуется в сокращении по книге: прот. Александр Шмеман. Беседы на Радио «Свобода»

Всякому известно, что для католиков главой церкви на земле является Римский Архиерей. Все находящиеся в подчинении ему – католики, все, кто вне его юрисдикции, для католиков – схизматики. То есть Папа Римский – это видимое связующее звено всего организма Римской церкви. Такого видимого центра у православных нет. С точки зрения католиков, православные аморфны и плохо структурированы. С этой точки зрения удивительно, как до сих пор не исчезло Православие при отсутствии строжайшей дисциплины на латинский манер.

Для протестантов в центре духовной жизни – Писание. «Только вера» и «только Писание» – основные положение Реформации. Для православных это тоже не характерно. Даже если бы все книги Писания были потеряны (что в принципе невозможно), православная Церковь не испугалась бы. Из недр своего опыта она произвела бы Священное Писание в его сути. Так дерзновенно говорил об этом вопросе преп. Силуан Афонский. Церковь в его глазах – это не те, кто читает Писание, а те, кто носит его в себе и может написать заново, если оно исчезнет.

То есть ни иерархическая фигура, пусть даже патриарх древней кафедры, ни книга, пусть даже Книга книг, не являются центром жизни православной Церкви. Что же это за центр и есть ли он?

Центром жизни православной Церкви является Евхаристия, Таинство Тела и Крови Христовых. Пчелы в улье собраны вокруг матки, католики собраны вокруг римского трона, протестанты – вокруг текста, православные – вокруг Чаши. «Чем воздам я Господу за все, что даровал Он мне?» – спрашивал в древности пророк Давид. И отвечал: «Чашу спасения приму и Имя Господне призову».

Литургия воистину связывает воедино все стороны церковной жизни. Для Литургии пишутся иконы (они как бы оживают на службе), ради Литургии звонят колокола, для ее совершения строятся храмы, песнопения церковные сопровождают ее, как некое ликование на брачном пиру. Разобранные на части, все эти проявления церковного искусства без литургии жить не могут.

Древняя икона в выставочном зале, знаменное пение с концертной сцены, планетарий – помещение бывшего храма – это жуткие знаки уходящей эпохи, эпохи, когда литургическая жизнь сводилась к минимуму с тайной целью ее совсем заглушить. Ныне же, когда Церковь расправляет плечи и делает глубокий вздох полной грудью, то есть когда церковная жизнь обновляется, нам нужно начинать с главного – с Божественной службы, и тогда все постепенно встанет на свои места. Помню, в семинарии меня поразили прочитанные у А. Хомякова слова: «Христианство понимает тот, кто понимает Литургию».

Слово «литургия» в буквальном смысле означает общественное, совместное служение. Это не треба, то есть не служба, совершаемая по требованию отдельного члена Церкви, а служба, охватывающая всех, Жертва, приносимая «о всех и за вся». Важно то, что один священник, без наличия верующего народа, не может совершать Литургию. Это не его частное дело, это дело Церкви. Каждый вносит в него частицу своей души. Кто-то приготовил для службы просфоры, кто-то купил и пожертвовал вино, кто-то убрал в храме, кто-то принес цветы к образу. Все вместе согрели храм дыханием своей молитвы. Священник, во образ Ходатая пред Богом за людей – Христа – приносит общую молитву на Жертвенник. Совершается превращение отдельных верующих в Тело, побеждается ненавистная рознь мира сего. В древности в ответ на возглас «возлюбим друг друга!» молящиеся в храме целовали друг друга, знаменуя любовь, превосходящую силу кровного родства. И нам сегодня Литургия нужна и для того, чтоб научиться любить друг друга, и для того, чтобы достойно благодарить Господа.

Н. В. Гоголь в тот период жизни, когда Церковь открылась его мысленному взору, был буквально поражен той присносущной силе, которую вносит Литургия в нашу жизнь. «Если люди до сих пор не поедают друг друга поедом, – говорил он, – то тайная сему причина – служение Божественной литургии». Даже если мы не посещаем ее и не знаем о ее существовании, сам факт совершения сего дивного Таинства действует на весь космос чудесным образом.

С радостью и большим удивлением однажды я услышал слова некогда культового певца Петра Мамонова (исполнителя главной роли в фильме «Остров»). Его спрашивали, что для него в жизни важно, а он, отмахиваясь от журналистов, как от мух, сказал им примерно так: «Все ерунда, а важно вот что: если бы все попы договорились и в одно из воскресений не отслужили Литургию – мир тут же бы и рухнул, понятно?»

Кроме Литургии, служба эта называется еще Евхаристия, т.е. благодарение. И центральными словами службы являются слова «благодарим Господа». В тайных молитвах священник благодарит Господа за то, что Он нас создал, не отвернулся и не отрекся, когда мы согрешили, спас нас Воплощением, Крестом и Воскресением и даровал будущее Царство. «О всех сих благодарим Тя, о всех, еже вемы и не вемы, благодеяниях, бывших на нас*», – говорит священник. И эта благодарность Богу за все есть источник благодати Божией для мира. Когда мы говорим «неблагодарный», то в Евангелии это слово по-славянски звучит как безблагодатный, т.е. не умеющий благодарить есть одновременно не имеющий благодати. Благодарить Бога всегда и за все – это то, чему всем нам надо учиться.

До скончания века будет совершаться Божественная литургия. В послании к коринфянам апостол Павел говорит, что служба сия будет совершаться пока не придет Господь, то есть до последних дней и часов мира. Это есть залог спасения для всякого верующего. Ведь где бы ни совершалась Божественная литургия, она совершается и за нас, и Кровь Иисуса Христа – Праведника – очищает нас от всякого греха (1 Ин. 1,7).

* За все это благодарим Тебя, за те благодеяния к нам, о которых знаем и не знаем.

Протоиерей Андрей Ткачев

Что такое крещение и для чего мы крестимся?

Крещением во имя Пресвятой Троицы, Бога истинного, мы прививаемся к Самому Стволу, Творцу нашему, чтобы ипостасно быть причастниками Божественных обетований. «Как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин. 17:21). В Крещении мы становимся наследниками Отцу и сонаследниками Сыну Его.

Конечно же, одного Крещения без добрых дел недостаточно, и опять же, без Крещения никакое доброе дело нас не может оправдать. Это было и остается до сих пор требованием Господа, истинного нашего Спасителя, обращенным некогда к Его ученикам, которых Он послал продолжать Свое дело – спасение людей: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что я повелел вам» (Мф. 28:19).

Через православное Крещение во имя Триединого Бога мы становимся чадами Божиими и участвуем в жребии святых. Но освящаемся мы или получаем Божественную благодать не от вещества, как такового, используемого в Таинстве Крещения, но в силу троекратного призывания Бога, как нам передали святые апостолы и богодуховенные учителя Церкви нашей.

Есть и другие виды крещения, неправославные: в каждой секте или ереси свое. Однако есть только Один Бог и Одна Истина, лишь истинно верующие становятся причастниками благодати и богоусыновления.

Куда ведет человека настоящее покаяние?

Благодать Человеколюбца Бога одна, но, несмотря на это, она действует в верных различным образом.

В тех, кто только начал покаяние и не избавился от страстей, она действует ободряюще, чтобы они не малодушествовали и не отступали.

Тем, кто уже преуспел и усиленно подвизается, она, являясь по временам, придает мужества в их трудах.

Тех, кто еще более продвинулся в практическом делании и укротил страсти чувственные, она просвещает Божественным светом.

А у тех, кто с величайшей тщательностью хранит чувства от пленения началом неразумным и страстным, ум в значительной степени просвещается Божественным светом; благодать руководит у таких помышлениями, так что их мысленный выбор и поступки всегда разумны и богоугодны.

При полном покаянии, когда тленное попрано жизнью и ум вместе с Божественной благодатью запечатлеют воскресение, возникают чувства и знания помимо естества, и самым делом начинается служение полноте Церкви.

Хотя благодать одна, она пребывает в сосудах своих, освященных душах, различным образом и дает «каждому по мере дара» (Еф. 4:7). Одному дает премудрость, другому ведение и дар богословствовать, третьему – дар пророчества, четвертому – дар исцеления, пятому – дар служения – все в соответствии с необходимостью, для устроения полноты церковной. И сегодня, а не только во время оно, продолжается и действует обетование Господа нашего, что не оставит Он нас одних никогда.

Эти состояния, которые являются своеобразными формами духовного преуспеяния у тех, кто тщательно блюдет совесть, постоянны; но и они, их переживающие, не могут эти состояния контролировать, «чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам» (2 Кор. 4:7).

Некоторым, когда это целесообразно, даются по Божественной благодати сведения. И опять-таки, переживающий подобное состояние, не может его контролировать: когда, как и сколько. Обычно возникает оно благодаря молитве, но не тогда, когда этого хочет проcящий, хотя бы и очень желал.

Человек никогда не сможет абсолютно контролировать действие благодати, как бы он этого не добивался, потому что существуют определенные границы, положенные Промыслом Божиим, которые почти неизменны. У нас есть право просить, а не приказывать. Спасение человеческой души – вот, что угодно Божественной воле, и если этому мешает какое-то утешение, то просьба о нем никогда не бывает услышана Богом.

Практические средства, которые ведут к покаянию и ему содействуют.

Поскольку покаяние есть исправление согрешений делом или мыслью, первое, что нам нужно, – это удаляться от предлогов и причин, грехи вызывающих.

Затем следует принять мужественное и стойкое решение не повторять более того, в чем до этого провинились. Решение это должно соединить с постоянным призыванием на помощь Бога, и так мы вернем Божественную благодать, которую опечалили и прогнали от себя своими грехами.

Очень помогает тому, кто пребывает в состоянии постоянного и истинного покаяния, глубокое размышление о нашем предназначении. Кем мы были от начала нашего творения, когда лукавство и ему подобные страсти еще не пленили душу, куда мы ниспали и куда должны благодатью Христовой стремиться?

Если подобные размышления будут сопровождать нас и присутствовать нераздельно с нами, мы никогда не поддадимся гневу и вызову, который бросает нам неразумное начало и закон испорченности.

Из афонских бесед Ватопедского старца Иосифа

Грешница

Анна Петровна встала пораньше и, быстро собравшись, двинулась напрямик к шоссе, через открытое, заметённое снегом поле.

Можно было пойти и по дороге, но тогда пришлось бы огибать весь посёлок, и Анна Петровна шла, проваливаясь в глубоких сугробах. И всё равно не успела…

Увидела она, что остановка пуста, а вдалеке, словно листочек, уносимый ветром, мелькает жёлтое пятнышко автобуса. Вот оно мелькнуло ещё раз за деревьями и скрылось за поворотом.

Ещё досаднее стало, когда, взглянув на часы, Анна Петровна увидела, что до обозначенного в расписании времени остаётся двадцать минут.

Но делать было нечего.

Подняв воротник своего худенького пальтишка и поплотнее закутавшись в платок, двинулась Анна Петровна пешком к райцентру.

И опоздала, опоздала к началу службы…

Когда после «Отче наш» молодой священник вышел принимать исповедь, Анна Петровна подошла к нему.

– Так ты ведь, матушка, вроде бы вчера на вечерне исповедовалась? – спросил священник. – Или за ночь чего нагрешить с соседом успела?

– Ну, что вы... – засмущалась Анна Петровна. – Просто опоздала сегодня на службу. Грешна, батюшка, не знаю, как теперь, можно ли причаститься?

– Что ж ты так, матушка, – укорил молодой священник. – На службу вовремя надо приходить. Проспала?

– Автобус, батюшка, в грех ввёл! – заплакала Анна Петровна. – Как хочет теперь ходит. Сколько с начальством нашим ругалась, ничего не помогает.

– Эх, матушка, матушка, – тяжело вздохнул священник. – Видишь, вон старушка стоит, Марья Алексеевна? Она тоже в деревне живёт, но её сын привёз в церковь на машине. А рядом с ней Нина Андреевна. Её внук доставил на службу. А ты что? Где твои внуки и сыновья? Чего ты начальство ходишь ругаешь, если сама сына не воспитала, внуков не вырастила?

– Грешна, батюшка, грешна...

– Ну и иди тогда с Богом, – сказал священник. – Не надо тебе сегодня причащаться, коли на службу опоздала. В следующее воскресенье придёшь как положено – и причастишься.

И, перекрестив Анну Петровну, повернулся батюшка к стоящим на исповедь прихожанам. Кивнул, приглашая подойти следующего.

А Анна Петровна отошла в сторону.

И уже отойдя, сообразила, что так и не объяснила батюшке, почему её сыновья не привезли в церковь на службу. Не могли привезти, потому как один сын в Афганистане погиб, а второй – в Чечне…

Впрочем, это ведь беда, а не грех, чего об этом на исповеди рассказывать?

Тяжело вздохнув, женщина перекрестилась. И только тогда и увидела, что стоит она перед большой иконой Пресвятой Богородицы, которая особенно ей нравилась в церкви.

Скорбно смотрела на неё Богоматерь…

По вере вашей

– На Полтавщине это было... – начал свой рассказ отец Святослав. – Я только ещё начинал тогда прислуживать в алтаре. Так вот… Дьякон батюшку там из храма выжить пытался. У дьякона сын семинарию заканчивал, он хотел его в наш храм определить, вот и устраивал разные каверзы. Другой настоятель давно бы выгнал такого дьякона, а наш как ангел небесный был, терпел всё… И до чего дело дошло. Отравить дьякон решил батюшку. И ведь вот что удумал… Уже заканчивалась обедня. Уже занесли после причастия Чашу со Святыми Дарами в алтарь, уже прочитана была молитва «Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде Кровию Твоею честною, молитвами Твоих святых...» и священник вышел из алтаря, когда случилось это – дьякон поднял покровец, лежащий на Чаше, и сыпанул купороса в Святые Дары.

– Чего это он? – спросил у меня псаломщик. – Чего сделал?

– Ты на лицо его посмотри! – говорю.

А лицо у дьякона в эту минуту и впрямь такое жуткое было, что и думать нечего, чего именно он насыпал в Чашу со Святыми Дарами.

– Надо, – говорит псаломщик, – батюшку предупредить. Пускай дьякона и заставит потребить Святые Дары, коли такую пакость сотворить удумал.

Уж не знаю… То ли слышал дьякон наш разговор, то ли самому страшно стало, только задрожал весь и, пятясь, из алтаря выскочил. Я выглянул вслед, а его уже и в храме нет, убежал куда-то.

А тут и батюшка, прочитав отпуст, в алтарь вернулся. И сразу, как и положено, к Чаше – потребить подобает иерею оставшиеся Святые Дары.

Мы с псаломщиком путь батюшке загородили: так, мол, и так, говорим, вот что злодей-дьякон со Святыми Дарами сотворил. Вы, говорим, батюшка, разыскать его пошлите да ему и скормите!

Как лучше хотели, а батюшка рассердился.

– Изыдите! – говорит. – В своём ли уме будете, про Святые Дары такое молоть?!

Перекрестился и взял Чашу в руки.

– Сие есть тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов, – произнёс он.

– Аминь! – говорим мы, а у самих слёзы текут по щекам.

– Сия есть кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов, – проговорил батюшка и, зачерпнув лжицею Святые Дары, вкушать стал. И всё потребил, как положено.

– Вот такой батюшка был, – завершая свой рассказ, проговорил отец Святослав. – Такую веру имел, что никакая отрава не могла подействовать.

– Так, может, это и не яд был? – сказал я. – Может, показалось вам, что дьякон подсыпал чего-то в потир…

– Нет, не показалось! – покачал головой отец Святослав. – У зловредного дьякона того на лице зелёные пятна проступили. Утром пришёл покаялся, что купороса в потир насыпал. Пятна эти долго у него с лица не сходили. А батюшка – ничего, здоров остался.

«Православные» надежды

– Тут я такие иконы видел у приятеля, – сказал мне знакомый. – Раньше они у его бабки в сундуке в деревне лежали, а теперь, когда померла старуха, он их привёз и у себя в квартире повесил.

– Верующий?

– Какой он верующий, если пьёт по-чёрному. А иконы повесил, потому что верит, что они ему помогут. Ага. Какая, я ему говорю, помощь тебе от икон будет, если ты сам себе помочь не хочешь? Но он упёрся – и ни в какую…

– Да, – вздохнул я сочувственно. – Бывают и такие православные…

– А я всё равно, – сказал приятель, – надежды не теряю.

– Что он пить бросит?

– Не… Что он иконы свои мне продаст. Уж очень они замечательные у него. Очень такие иметь хочется…

Николай Коняев

Cамая яркая рукотворная лампа, самый яркий огонь, разожжённый человеческой рукой, светят в десятки тысяч раз слабее Солнца. Но и даже такие яркие солнечные лучи в тысячи раз слабее лучей некоторых звёзд-гигантов. Человеку и мечтать не стоит о том, чтобы когда-то самому создать столь мощный источник света.

А вот абсолютную тьму человек может создать легко: комната без окон, в которой двери закрываются достаточно плотно, зайдите в неё, захлопните дверь — и вот вы в абсолютной тьме.

То же и с теплом. Жар, подобный жару далёких звёзд, человеку не создать никогда. А предельный холод, «абсолютный нуль» температур учёным создать просто.

Выходит, что человеческая жизнь протекает ближе к тьме, чем к свету, ближе к холоду, чем к теплу. Мы словно в морских глубинах живём: мрак и стужа нас окружают, а где-то далеко, в вышине — тёплая, прогретая солнцем вода, голубые небеса, яркие лучи дневного светила… Наша задача — всплыть на поверхность.

Эту мысль высказал Игорь Иванович Сикорский (1899-1972), великий русский авиаконструктор, чьё имя стоит в Национальном зале славы США наряду с именами Эдисона, Пастера, братьев Уайтов. Знаменитый вертолётостроитель был, оказывается, и интересным богословом.

Впрочем, сам себя этот замечательный человек никогда богословом не называл.

…Что бы ни говорить теперь об успехах советской власти, но нельзя забыть одного: своим богоборчеством она оттолкнула от России тысячи талантливых русских людей. Разве стал бы Сикорский — патриот, сын знаменитого специалиста по расологии Ивана Сикорского — уезжать в Америку? Но он, — человек глубоко верующий, живущий Православием, непрестанно мыслящий о Боге, не смог смириться со страной Емельяна Ярославского, безбожных пятилеток и непрестанных нападок на Церковь. Да, Россия без Сикорского не погибла: были сотни других. Был Туполев, был Королёв… Но если бы к ним ещё и Сикорский!..

Впрочем, видимо, Сам Господь дал Игорю Ивановичу другую дорогу: просвещать Америку. Когда Сикорский написал свою книгу — исследование молитвы «Отче наш», «Послание молитвы Господней», — этот небольшой труд, весь построенный на трудах православных Святых Отцов, произвёл среди читающих американцев впечатление разорвавшейся бомбы. Один из читателей воскликнул даже: «Двадцать веков миллионы христиан ежедневно повторяют молитву, посланную Самим Господом Богом, и за это время не нашлось ни одного, кто смог бы, как Сикорский, проследить её фразу за фразой и выявить полный её смысл!» Между прочим, Сикорский в своей книге выявил удивительную связь слов «Отче наш» с теми евангельскими страницами, на которых лукавый пытается искушать Спасителя. В молитве: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» — в Евангелии: «Скажи, чтобы камни сии сделались хлебами» (Мф. 4: 3). В молитве: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого» — в Евангелии: «Тогда Иисус возведён был Духом в пустыню, для искушения от диавола» (Мф. 4:1). В молитве: «Ибо Твое есть Царство…» — в Евангелии: «И возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени» (Лк. 4:5). В молитве: «И сила, и слава вовеки. Аминь» — в Евангелии: «И сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она передана мне, и я, кому хочу, даю её» (Лк. 4:6).

Итак, молитва «Отче наш» защищает верующего именно на главных направлениях ударов тёмной силы.

Вот ещё одна замечательная мысль Сикорского: «Любой человек согласится с тем, что пьяницы, игроки и преступники опасны для общества, но лишь некоторые понимают: эти грешники не имеют особой ценности для диавола, потому что настоящее опасное зло исходит с другой стороны. В самом тяжёлом столкновении между добром и злом, а именно в событиях, завершившихся Голгофой, ни алкоголики, ни картёжники, ни преступники, как мы знаем, участия не принимали. Главной причиной трагедии была ненависть к Иисусу Христу, взращённая в основном в сердцах посещающих храм и читающих священные книги… Самые безстыдные случаи лжи и чудовищных массовых убийств вызваны порочной идеологией более, чем грехом или преступлением какого-то человека».

Сикорский, не раз поднимавшийся в небо сам и позволивший подняться к облакам тысячам человек, много размышлял о том, чем это «небо земное» отличается от «Небес», от «Горних». Видимо, окончательный, полный ответ он получил уже не на земле. Свою смерть этот великий русский человек почувствовал за четыре года до её наступления и начал неспешно, обстоятельно к ней готовиться. Скончался 26 октября 1972 года. Перед сном, как обычно, пожелал своей любимой жене Лилечке спокойной ночи, а утром — тихим и ясным — она нашла его лежащим с красиво сложенными на груди руками. Когда Игоря Ивановича хоронили, над могилой на большой высоте пролетали два самолёта; их дороги пересекались под прямым углом, и инверсионные следы образовали в небе большой белый крест. Это не было специально подстроено — так вышло само собой, — и никто из присутствующих не усомнился в том, что это было знамение.

Алексей МАКСИМОВ

Жила в одном селении вдова. Услышала она как-то от людей, что сказал Господь: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: перейди отсюда туда – и она перейдет».

Обрадовалась вдова , услышав благую весть, так как во дворе у нее с давних пор лежала большая гора навоза, но желания взяться за лопату и убрать ее у вдовы не было.

Два месяца вдова соблюдала закон, постилась и молилась. Наконец она решила, что исполнилась веры с избытком. Выйдя во двор свой, приказала навозу перейти в поле. Но не шелохнулась гора навоза. Много раз повторила вдова: «Перейди отсюда туда», но не пошевелилась даже трава, растущая во дворе. В досаде отправилась вдова спать, сказав: «Так я и думала».

Источник: «Цветник духовный»

Пришла как-то в храм к священнику исповедаться одна женщина и говорит ему: «Батюшка, я такая грешная, такая грешная, что если взять какой угодно грех, то я его обязательно совершала!» На что батюшка у неё спросил: «А мотоцикл ночью угоняла?»

На исповеди:

– Не воровал ли?

– Воровал…

– А жену бил?

– Да, бил.

– А пакости соседям делал?

– Было дело.

– Может, и постов не соблюдал?

– Что я, нехристь, что ли?!

Приходит матушка на исповедь, священник спрашивает: с чем, мол, пришла? На что она отвечает: «Да нет у меня грехов!» Священник настойчиво уточняет: ну, может, не постилась, молитвы утренние не читала? «Нет, – отвечает матушка, – всё как положено: молюсь, пощусь, нет у меня грехов». Священник сходил к настоятелю посоветоваться, возвращается и говорит матушке: «Настоятель благословил вас остаться после службы – будем писать с вас икону, вы святая».

Два монаха поругались и теперь мирятся:

– Ты знаешь, я такая дрянь, такая дрянь. Я.. я... я даже хуже, чем ты....

Батюшка проповедует, а вся паства от умиления плачет. Некто, случайно вошедший в храм, видит, что одна старушка стоит с сухими глазами. Он спрашивает:

– А ты почему не плачешь?

– А я не из этого прихода.